Мы решили вставить отрывок из книги А.В. Пыльцына "Штрафбат в бою. От Сталинграда до Берлина без загранотрядов", так как он характеризует напряжение боев 8-го ОШБ по уничтожению группировки врага, пытавшейся вырваться из окружения в районе Бреста, в которых принимал участие Пиун П.И. А.В. Пыльцын упоминает 38 гвардейскую дивизию, в составе которой воевал штрафбат. Вносим уточнение. Судя по наградному листу майора Пиуна П.И., 1 стрелковая рота 8-го ОШБ сражалась с фашистами в составе другой, соседней дивизии - 1-й стрелковой, под командованием полковника Бакуева. Видимо, командование 70-й армии решило укрепить дивизии, придав им по роте штрафников. Не надо забывать, что по количественному составу рота офицеров-штрафников приближалась к батальону, не говоря уже о ее боевым потенциале. О боевом пути (и о боях под Брестом) 1-й СД в 1994 году подробно в своей книге "Дороги памяти" написал М.Ф. Харитонов. Он, в частности, упомянул и о 8-м ОШБ, приданном 412 полку 1 СД. Выдержки из его воспоминаний мы также помещаем отдельно.

/ Ну а тогда, в 1944 году, рота, теперь практически уже в двухвзводном составе, двинулась дальще выполнять поставленную задачу На закате нас неожиданно обстрелял противник. Огонь велся со стороны березовой рощи, получившей у нас из-за ее очертаний на карте название "Квадратная". Мы находились на западной окраине какого-то села. Расстояние до рощи было приличным, и многие надеялись, что пули нас не достанут, и не очень-то беспокоились об укрытии или маскировке. Однако вдруг в роще заговорил немецкий крупнокалиберный пулемет, и стоявший у стены деревянного сарая, рядом со мной, высокого роста штрафник вдруг медленно стал оседать вниз, сраженный этой очередью, едва не задевшей также меня и тех, кто стоял рядом. Пуля пробила насквозь ему грудь. Замечу, что в штрафбате, во время моего пребывания там, не было женского медперсонала, а санинструкторы назначались в каждом отделении из числа штрафников. Как правило, они подбирались из медицинских или даже ветеринарных специалистов, которым дополнительно выдавалось несколько перевязочных пакетов. Перевязали мы раненого и оттащили за сарай, а потом его перенесли на батальонный сборный пункт раненых. Оттуда уже наш бывший штрафник, а ныне начальник БМП (батальонный медпункт), мудрый и расторопный Степан Петрович Бузун, организовывал эвакуацию раненых либо на медпункт ближайшего полка, либо прямо в медсанбат.

Напомню, что мы перешли в наступление на южном фланге операции "Багратион" 19 июля 1944 года. А теперь, после многодневных боев и преодоления болотистых мест украинско-белорусского Полесья и тех знаменитых Пинских болот, после удачного форсирования реки Буг, мы потеряли счет дням. Наш батальон, уже по польской земле упорно приближался к рубежу, на котором 38-я гвардейская дивизия вместе с нами должна была завершить окружение Брестской группировки противника. Здесь нам вместе со 110-м полком предстояло поставить заслон, который не дал бы возможность прорваться из окружения четырем немецким дивизиям, которые оказались в этой ловушке.

Роща "Квадратная", которой мы после многосуточных преследований противника и боев с его заслонами наконец овладели, оказывается, была тем последним рубежом, с которого противник перестал уходить со своих позиций, оставляя мощные маневренные заслоны и минированные участки. Они, эти рубежи, мы вынуждены были брать с боями, здесь приходилось и отбивать контратаки, по 3-4 за день, но наступательный порыв, несмотря на ощутимые потери, не угасал. И, кажется, не было тогда нужды в особых усилиях политработников для поднятия боевого духа бойцов. Редко кого из них можно было увидеть на передовой линии во взводах и ротах. Разве только заметная фигура майора Семёна Оленина появлялась то тут, то там в боевых порядках нашей роты. Был тогда в батальоне тоже "политрабочий", как мы называли тех из них, кто делал свою нелегкую работу непосредственно в подразделениях, в окопах или в цепи наступающих. Это майор Павел Пиун, который в батальоне был со сталинградских боев. Возможно, и другие политработники бывали в закрепленных за ними подразделениях, как и Оленин в нашей роте, но не видел, не могу судить. Мне кажется, тогда этот боевой дух наших бойцов и не иссякал, хотя физическая усталость, возникшая от почти недельных маршей и боевых столкновений с противником, уже граничила с изнеможением.

Теперь наступление штрафбата стало идти труднее и значительно медленнее. Достаточно сказать, что иногда за день продвигались с тяжелыми изнурительными боями и ощутимыми потерями всего на 10-12 километров, а то и меньше. В ночное время и наш комбат, и командир 110-го полка 38-й гвардейской дивизии, снова действовавшего рядом, приостанавливали движение, давали возможность бойцам хоть немного отдохнуть и принять пищу, а иногда и подбодрить "наркомовскими" водочными дозами (100 граммов часто так и называли, по-медицински, "дозами"). Кстати, водка для воина в бою, при таком физическом и эмоциональном перенапряжении, фактически была только лекарством от сильнейших стрессов. От таких доз не пьянели, но дух они все-таки поднимали, силы хоть немного, но прибавляли.

Только к полудню 25 июля мы выбили немцев с их последнего оборонительного рубежа между железной дорогой и автострадой Брест - Варшава в районе села Залесье, что в 25 километрах западнее Бреста. Здесь нам было приказано закрепиться и стоять насмерть, лишить противника возможности вырваться из клещей, в которые были зажаты те войска его брестской группировки. Вот теперь уже оседланная нами автострада показалась лезвием ножа, врезавшегося в наши боевые порядки. Противник, лишенный единственного выхода из окружения, стремился всей силой своих 4-х дивизий пролезть по этому узкому клинку и давил неимоверно на подразделения батальона. Уже в этот день мы почувствовали на себе отчаянное стремление гитлеровской группировки с удесятеренной силой вырваться из замкнувшегося за Брестом кольца окружения. Они предпринимали атаку за атакой, пытаясь прорвать это кольцо и вырваться из него, спасая свою шкуру и боясь русского плена, полагая, что он будет не слаще того, что испытали русские военнопленные у них. Бои здесь сразу стали жестокими, упорными. Срочно окопаться - вот главное, что было необходимо, учитывая особенности местности, тем более что никаких траншей, никаких окопчиков, которые можно было использовать нам, здесь не оказалось. А местность эта прежде всего характерна была тем, что кругом был густой, сравнительно молодой лес, и из-за этой густоты видимость была плохой, а грунт сухой, плотный, трудно поддающийся нашим малым лопаткам. Особенно, если пытаться окапываться только лежа, что, как известно каждому пехотинцу, очень непросто делать вообще, а под огнем противника - тем более. Ситуация складывалась острая, опасная.

Немцы вели интенсивный, почти сплошной огонь, в том числе и разрывными пулями. А это воспринималось непривычно. Попадая в деревья, в их стволы или густые ветви и кроны, эти пули взрывались, создавая впечатление, что выстрелы звучат совсем близко, рядом. Жуткое состояние, когда не знаешь, откуда стреляют: спереди, сзади, с боков или сверху. Вспоминались сразу "кукушки" времен финской войны, о которых нам много говорили еще в училище. Пришлось мне помотаться под огнем по своему взводу, от бойца к бойцу, контролируя состояние своей, так спешно организуемой обороны, чтобы убедиться, что каждый занял наиболее удобную позицию. А в таком контроле нуждались, прежде всего, бывшие летчики, интенданты и даже танкисты, то есть те, кто не принадлежал ранее к "царице полей" - пехоте и, может быть, не совсем понимал спасительной миссии земли-матушки, если правильно с ней обращаться.

Враг лез напролом. И войску нашему пришлось еще до наступления вечера отразить пять беспрерывных вражеских атак! Это же почти каждые полчаса сплошные огневые вихри, несметные толпы орущих и безостановочно стреляющих, подчас до одури пьяных фрицев, которым, казалось, не будет конца! И все они рвутся на наши позиции. Жуткая ситуация, когда вроде бы и головы не поднять под автоматно-пулеметной круговертью, а нужно в этом аду вести ответный огонь, да еще более результативный, чтобы уложить врага, не дать ему шанса проскочить, проскользнуть. То тут, то там у нас появлялись убитые. А многие легкораненые оставались сражаться дальше. Могли законно уйти, но не уходили...

При отражении третьей или четвертой фашистской атаки, во время моей очередной перебежки, меня сбросило на землю сильным ударом по левой ноге, еще не успевшей окрепнуть после того, как я подорвался на минном завале в обороне. Ну вот, подумал я, опять этой ноге досталось! Упав, осмотрел ногу, увидел отверстие в голенище сапога. Странно, дырка есть, а нога, вроде, цела. Полез в сапог рукой проверить, нет ли крови, но наткнулся на непривычно изогнутую ложку из нержавейки, которую всегда носил за левым голенищем. Вынул ее - и удивился: она была причудливо изогнута, просто изуродована. Оказывается, немецкая пуля то ли была на излете, то ли предварительно прошила ствол нетолстого дерева, но, уже не имея убойной силы, только пробила сапог и, попав в ложку, всю свою оставшуюся кинетическую энергию превратила в удар, сбивший меня с ног Опять повезло! Поистине, эта ложка, и спасший меня от "шпринг-мины" после форсирования Буга автомат, принявший на себя, может быть, смертельный удар начинки этой мины, и были, наверное, моими талисманами. Жаль, ложку эту мне не удалось сохранить до конца войны. Не до сувениров тогда было.

К вечеру наши тыловики подвезли много боеприпасов, и каждый получил хороший их запас. Большинство бойцов даже набивали гранатами и патронами противогазные сумки, безжалостно выбрасывая противогазы, которые, по мнению многих, да и как подтвердила практика, в неприменении химических средств ведения войны с обеих сторон, оказались лишним грузом. Наступавшая ночь была очень беспокойной. По автостраде под покровом темноты пытались прорваться бронемашины, с которыми наши пэтээровцы и противотанковые пушки-сорокапятки полка справились даже в темноте. Не могу не отметить, что минометному взводу старшего лейтенанта Моисея Гольдштейна (по документам имя его было тогда почему-то "Мусь" и к нему у нас прочно прилипло имя "Муся", а чаще - "Муська") здесь крупно повезло.

Отступая, немцы бросили целый склад своих 81-миллиметровых мин. Их конструкция и размеры удачно подходили к нашим 82-мм минометам. В стволы наших минометов эти мины входили свободно, с небольшим люфтом, нужна была только коррекция дальности стрельбы из-за несоответствия калибра. Этими трофейными минами "Муськин взвод", как мы тогда его подразделение именовали, всю ночь вел, по существу, заградительный огонь по шоссе, чем помог нашим противотанковым силам громить фрицев, пытавшихся проскочить по шоссе на бронемашинах и автомобилях. К рассвету на автостраде со стороны немцев показалась большая группа верховых на лошадях, а также повозок на резиновых колесах и даже орудий на конной тяге. Но встреченные сильным огнем артиллерии и наших минометчиков те из них, кто уцелел, быстро повернули назад.

С утра 26 июля гитлеровские атаки следовали с неослабевающим ожесточением одна за другой. В одну из них немцы бросили более 20 танков и до двух батальонов пехоты. Их поддерживала авиация. Вздымалась земля, разрывы бомб и снарядов сливались в сплошной грохот. На этот раз двум или трем танкам удалось прорваться. Но и только. Вся остальная армада уперлась в стойкость наших бойцов и гвардейцев дивизии. Сражались они самоотверженно, и моральный дух их, и упорство, несмотря на то, что все это было скорее похоже на ад кромешный, оставались высокими. В некоторых трудах военных психологов отмечалось, что в остром, напряженном бою, возникает состояние какого-то опьянения боем, когда уже нет ни страха, ни даже опасения за себя, а только радость битвы! Да, как ни странно, здесь они, психологи, правы: именно что-то похожее на радость, безотчетную, но весьма ошутимую, возникала в этих условиях. В таком боевом экстазе часто боец даже не замечает ранений. Знаю это по моим боевым товарищам, офицерам постоянного командного состава и по многим бойцам-переменникам. Не осуждайте, читатель, меня за стихи, но так метко автор, к сожалению, мною не установленный, выразил мысль о том, как "вставали стеной офицеры", а в штрафбате и были сплошь офицеры. Одни - провинившиеся в чем то, другие - командный состав, помогавший первым искупать их вину

А если случалась беда.
Вставали стеной офицеры
И шли, не сгибаясь, туда,
Где бури из грома и стали,
Где билась свинцовая пыль.
Вставали, вставали, вставали,
И падали в жесткий ковыль.

Приведу несколько строк из военно-исторического очерка Н.В. Куприянова "С верой в Победу" (Воениздат, 1985 год) о боевом пути 38-й гвардейской стрелковой Лозовской Краснознаменной дивизии, с которой нашему штрафбату довелось участвовать в операции "Багратион", и в частности, в боях за Брест. Автор прошел свой фронтовой путь на разных должностях в этой дивизии. Он описал весь путь гвардейцев от Волги до Эльбы. Особенно подробно освещено в этих мемуарах ее участие в операции "Багратион", где 38-я гвардейская действовала с приданным ей на этот период нашим штрафбатом. Конечно, о 8-м офицерском штрафном батальоне здесь нет ни слова из-за строжайшего в то время табу на информацию о штрафбатах.

"... Основной удар пришелся по 110-му полку. Вражеские самолеты непрерывно висели над боевыми порядками. Казалось, в этом кромешном аду никто из бойцов и головы поднять не сможет. Так, вероятно, думали и вражеские танкисты, которые перешли в атаку. Но стоило танкам и пехоте противника приблизиться, как они были встречены плотным огнем гвардейцев. По танкам наиболее эффективно вели огонь 45-мм орудия батареи полка... и взвод противотанковых ружей. Гвардейцами было отражено шесть вражеских контратак. Противник понес большие потери".

Читатель, вероятно, догадывается, что эта цитата из книги Куприянова по определенным причинам просто не содержит упоминаний, о том, что вместе с гвардейцами там насмерть стояли и офицеры-штрафники, а взвод противотанковых ружей был из нашей роты ПТР, которой уже командовал тогда мой друг Петя Загуменников. А потерь у противника действительно тогда было очень много. Но и наши потери были большими. Как будто нам была дана своего рода "компенсация" за сравнительно более успешные боевые действия в предыдушие дни и за менее ощути>-мые.потери, которые мы несли на прежних этапах наступления.

За все время войны, которое мне довелось провести в нашем штрафбате, у нас никогда не появлялись ни кино-, ни фото- и вообще никакие другие корреспонденты. И после войны во множестве прочитанных мною военных мемуаров, даже в книге бескомпромиссного и прямолинейного генерала А. В. Горбатова, не упоминалось о действиях штрафников ни на нашем Белорусском фронте, ни на других. Когда мне попалась в руки цитируемая книга Н.В. Куприянова, я надеялся найти в ней упоминание о нашем ШБ. Ведь столько времени бок о бок в очень нелегких условиях действовали мы со 110-м полком этой дивизии! Но нигде ни слова! Пожалуй, этот факт тоже стал причиной того, что я взялся в свое время за перо, чтобы осветить незаслуженно забытые страницы боевой истории Великой Отечественной.

///

А тогда, 26 июля 1944 года, в середине очередного дня боев за Брест немцы шли плотной массой в бесчисленную из атак, предпринятых с самого утра, пытаясь прорваться через наш участок. Теперь, уже без прежней спеси шли они: не в полный рост, а ползли, прижимаясь к земле, то ли под угрозой расстрела своими же офицерами (а их грозные голоса доносились до нас во время редких случаев снижения интенсивности ружейно-пулеметной пальбы), то ли в отчаянии. Им удавалось иногда приблизиться к нашим позициям на расстояние броска гранаты, однако, несмотря на их шквальный огонь, гранатами забрасывали фашистов мы. И когда я поднялся из своего небольшого укрытия и швырнул в эту ползущую массу очередную гранату, рядом со мной был убит пулеметчик, так и не успевший отрыть себе более или менее глубокий окопчик. Бросился я к замолкшему "Дегтяреву" и в этот момент почувствовал, будто мощным электротоком сильный удар в правое бедро. Падая, как-то странно и совершенно непривычно перестал ощущать правую ногу, будто получил невесть откуда сильнейший удар каким то тупым предметом, хотя еще не понял, что ранен. Кое-как перекатился к пулемету, выпустил несколько очередей из пулемета по ползущим к нам и беспрерывно стреляющим фрицам, но почувствовал что-то липкое в правом паху и нога потеряла способность повиноваться моим желаниям. Я не мог пошевелить ею, сдвинуть ее с места, чтобы переползти для смены позиции хоть на один шаг. Только тут заметил, что кровь проступила через брюки в области правого паха. Это, как оказалось, было "слепое пулевое ранение в верхнюю треть правого бедра с повреждением нерва", как потом бьшо записано в справке о ранении. А если проще - то практически в правый пах, причем, оказывается, был перебит какой-то нерв, и нога поэтому мне уже не повиновалась, я вообще перестал ее чувствовать, будто ее у меня не стало вообще.

Атака к тому времени была отбита. Фрицы, оставшиеся в живых, поползли назад. В образовавшемся затишье мой верный ординарец Женя оттащил меня в какое-то углубление вроде воронки и побежал искать полковую санитарку. Тут я обнаружил и обильное кровотечение. Значит, поврежден еще и какой-то крупный кровеносный сосуд. Моих скромных медицинских познаний хватило догадаться, что для того, чтобы хоть немного уменьшить кровотечение, нужно, как можно сильнее, большими пальцами обеих рук давить на место ранения. Вскоре Женя тащил за руку совсем юную, почти девочку в военной форме, санитарку с огромной сумкой, на которой от руки намалеван большой красный крест

Источник: Пыльцын А.В. Штрафбат в бою. От Сталинграда до Берлина без загранотрядов. - М.: Вече,

При перепечатывании материалов сайта активная ссылка на сайт обязательна!

Copyright © 2003-2009