РУМЫНИЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Разгром групп армий "Юг" и "А"

Неудержимо и мощно катился вал нашего наступления на южном фланге советско-германского фронта, и вот она, река Прут, охваченная буйным весенним половодьем!

- Здравствуй, родной рубеж!

Так говорили воины 2-го Украинского фронта, первыми вышедшие 26 марта 1944 г. на государственную границу Отчизны. Они остановились в радостном волнении и пристально смотрели вдаль, туда, где в синеватой дымке виднелись Карпатские горы. Налетавший внезапно резкий северный ветер с шумом проносился над речной долиной, теребил полы шинелей, потрепанных в ожесточенных боях и труднейших маршах. Никто, однако, не чувствовал холода, никто не обращал внимания на минометный обстрел с противоположного берега. Взгляд по-прежнему был устремлен на горы, где теперь предстояло драться, на иссиня-черные облака, пригнанные ветром,- они цеплялись за вершины гор, клубились, оседая и расползаясь по ущельям.

Восторгу воинов не было предела, они, как по команде, сняли шапки-ушанки, подбрасывали их над собой, обнимали друг друга, повторяли одно и то же слово: "Дошли!". Раскатистое многоголосое "ура" далеко слышалось вокруг. Что и говорить, отрадно, непередаваемо отрадно было сознавать - грохот сражений снова вернулся в те самые места, откуда гитлеровские полчища начинали вероломное вторжение в пределы нашей Родины.

Выйдя на пограничный рубеж, каждый, прежде всего тот, кто встречался здесь с врагом в июньские дни 1941 г., кто дошел сюда, руководимый непреклонной волей, неистребимой жаждой победы, мысленно вспоминал картины всего пережитого в начальный период войны; армады немецких бомбардировщиков со зловещими черно-белыми крестами на крыльях, превращавших в руины и пепелища города и села нашей социалистической Родины; [11] колонны фашистских танковых дивизий, ползших по дорогам в глубь страны; зеленые равнины, исклеванные снарядами и минами; холмы и высоты, источенные траншеями и ходами сообщения; слезы детей и женщин; массовые расстрелы непокоренных; механизированные душегубки эсэсовцев; вражескую тактику "выжженной земли"...

Здесь, на берегах Прута, на первых километрах государственной границы, как-то по особому ощущалось все величие подвига советского народа и армии. И это понятно, потому что отсюда начался освободительный поход Советских Вооруженных Сил, закончившийся полным разгромом гитлеровской клики и всех тех, кто впрягся с ней в одну колесницу грабежа и разбоя. Здесь нельзя было не представить себе хотя бы на миг нацистских генералов, потрясенных длинной чередой жесточайших поражений, а некогда расписывавших войну с Советской Россией по календарю. "Die erste Kolonne marscliiert, die zweite Kolonne marschiert...", и кампания на Востоке в течение нескольких месяцев победно заканчивается. Такой видели войну эти поначалу спесивые и самодовольные ученики Хельмута Мольтке и Альфреда фон Шлиффена, уверовавшие в непогрешимость их поучений, а теперь гадавшие, как долго смогут они удержаться в Румынии? Вот уж воистину: не удержались за гриву, не удержатся за хвост!

Гитлер менял своих военачальников, как загулявшую прислугу. В разгар нашего наступления на Правобережной Украине вдруг стало известно: смещен с поста командующий группой армий "Юг" фельдмаршал Эрих фон Манштейн. Признаться, нас некоторое время не покидало удивление. Почему отправили в отставку нашего старого знакомого? Чем он не потрафил фюреру, которому служил верой и правдой? Уподобившись после войны плакальщице по утерянным победам, он в воспоминаниях (так и названных - "Утерянные победы" ) писал, что Гитлер отстранил его от командования на том основании, будто на Востоке миновало время широких военных операций, которые мог осуществлять только он, Манштейн.

Этот неуклюжий довод был адресован простакам. Его опровергают даже западногерманские военные историки.

"Самый лучший оперативный ум", как называли Манштейиа в кругах германского генералитета, не оправдал надежд обожаемого им фюрера. Он не пробился к 6-й армии, оказавшейся в окружении на Волге, провалил тщательно подготовленную операцию "Цитадель" на Курской дуге, не удержал Донбасс, который, по словам Гитлера, "невозможно было отдать русским даже временно", не остановил прорыва советских войск на Днепре, Южном Буге, Днестре, сменил восторги по поводу былых военных успехов [12] на советско-германском фронте настроением уныния, видел смысл задач группы армий "Юг" только в том, чтобы "истощить ударную силу противника, но не удерживать какие-либо области любой ценой".

Кстати, об этих задачах. В "Утерянных победах" Манштейн сквозь зубы процедил, что после краха операции "Цитадель" стратегическая "инициатива окончательно перешла к советской стороне" *. Если это так, то об "истощении" сил противника уже не могло быть и речи. Не однажды основательно битому фельдмаршалу теперь, как говорится, "не до жиру, быть бы живу". Что касается эдакого равнодушия Манштейна к удержанию "каких-либо областей", то тут он, что называется, покривил душой. В своих приказах он заклинал подчиненных ему солдат не уступать противнику без упорного сопротивления территорию, обильно политую их кровью, защищать занимаемые позиции именно "любой ценой".

Не удержался в роли командующего группой армий "А" и фельдмаршал Эвальд фон Клейст. Признанный виновником поражения, которое постигло его на юге, он разделил участь Манштейна. Происходила частая смена генералов рангами меньше, хотя ничего путного из этого не получалось. Это было все равно, что раздувать пепел в надежде извлечь из него огонь. Нередко бывало и так, что новый командир дивизии не успевал даже сесть на место прежнего, терял на советской земле чванство, "дубовые листья* к своим орденам, своих подчиненных и, конечно, технику, оружие.

Сменялись фельдмаршалы и генералы и, что особенно вызывало удивление, сменялись названия войсковых группировок, будто в этом заключалась мера, отвращавшая или отдалявшая их разгром. В конце апреля обе группы армий - "Юг" и "А" - стали именоваться: первая - "Северной Украиной", вторая - "Южной Украиной". Даже западногерманские военные историки резонно заметили, что "географически новые наименования, по крайней мере в отношении южной группы армий, уже не соответствовали действительности".

Граница Родины... Пока это были лишь первые ее километры, освобожденные от оккупантов войсками под командованием прославленного полководца Маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева, но они открывали новую страницу в летописи священной борьбы советского народа. Двадцатью четырьмя залпами из трехсот двадцати четырех орудий Москва возвестила об этом огромном событии. Всполохи артиллерийских выстрелов и искрометные волны ракет сияли в вечернем небе столицы словно [13] отблески той бессмертной славы, которая навечно покрывала боевые знамена Красной Армии и воздавала должное мужеству и доблести ее воинов. Многим солдатам, офицерам и генералам, вышедшим на государственную границу, довелось услышать по радио залпы салютов. Их могучее эхо сливалось воедино с более могучими ударами нашей артиллерии в предгорьях Карпат, на территории Румынии, звучало благовестом для свободолюбивых народов Европы и похоронным звоном для гитлеризма.

Боевые действия на юге, предпринятые советскими войсками в самом начале 1944 г., вылились в одно гигантское наступление. Одна за другой следовали операции, оригинальные по замыслу и замечательные по мастерству исполнения: Кировоградская, Корсунь-Шевченковская, Ровно-Луцкая, Никопольско-Криворож-ская, Уманьско-Ботошанская, Березнеговато-Снегиревская, Одесская... Шли бои на подступах к Крыму... От белорусского Полесья до побережья Черного моря, на более чем тысячекилометровом фронте советские войска крушили вражескую оборону подобно тому, как крушит ледяной панцирь взбухшая, набравшаяся весенних сил река. Память ветеранов и поныне хранит это невиданное в истории войн наступление, начатое весной, пришедшей на Правобережную Украину гораздо раньше, чем обычно. До сих пор стоят перед глазами казавшиеся тяжелыми, будто отлитые из свинца, облака, частые и нудные дожди, порывистые ветры, метавшие по полям колючую поземку, мокрые снежные вихри, оседавшие в низинах и буераках, густые туманы по утрам, желтое, появляющееся изредка, негреющее солнце и бездонно глубокий чернозем Южной Украины.

В трактатах буржуазных военных специалистов, исследовавших опыт прошлых войн, весна и осень обычно относились к тем временам года, когда противоборствующие стороны как бы замирали, глубоко зарывались в землю, становились неподвижными; им ничего не оставалось, как довольствоваться "климатической паузой" и ограничиваться разведкой, наблюдением, изредка действиями патрулей. Немецко-фашистское командование серьезно рассчитывало на весеннюю распутицу как на своего рода спасительную передышку. Оно намеревалось использовать ее, чтобы привести в относительно сносный порядок изрядно потрепанные войска, пополнить их людскими ресурсами, подвести технику взамен той, которая либо стала трофеями Красной Армии, либо оказалась непригодной к боевому применению, более фундаментально построить оборонительные сооружения, преимущественно на водных преградах.

Немецкие солдаты и офицеры, те, кто пережил трагедию у Днепра, можно сказать, боготворили слепые силы природы. В их сознании теплилась надежда на то, что активные боевые действия начнутся не раньше, чем подсохнет земля и дороги станут снова проезжими. "Мы благословляем эту грязь и это бездорожье, так [14] как и то и другое надежнее, чем Карпаты и Альпы Трансильвании, прикрывает нас от русских, которые дьявольски активны, и дает нам возможность немножно отдохнуть и оправиться, подготовить им несколько неприятных сюрпризов". Так писал своему приятелю на итальянский фронт один из немецких офицеров. Ему не удалось отправить письмо, как не удалось и заняться подготовкой "неприятных сюрпризов",- он был зарублен казачьей шашкой при попытке оказать сопротивление нашим конникам на Южном Буге.

В западной реакционной историографии второй мировой войны встречаются утверждения, будто быстрый разгром немецко-фашистских войск на юге зимой и весной 1944 г. был вызван слишком ранней распутицей, которая, мол, затянула сосредоточение сил и средств для противодействия новым ударам Красной Армии 6. Конечно, буржуазным историкам, тем более западногерманским, находившимся в услужении пропагандистского ведомства Геббельса, вольно валить все беды на капризы природы. Но как раз это и выдает убожество их мышления, органическую неспособность понять явления и факты, пристально заглянуть правде в глаза. Выходит, что весенняя распутица, подобно даме, отличавшейся удивительным непостоянством, весьма милостиво отнеслась к советскому командованию и проявила непростительное коварство к немецко-фашистскому вермахту. Выходит, что у советских войск не было нужды заботиться о подвозе материальных средств - они прямехонько падали на боевые порядки, как мифическая манна небесная...

Нет, печатью неимоверных трудностей, вызванных прежде всего распутицей, был отмечен наш путь к государственной границе. Советские воины - от генерала до рядового - ожидали, конечно, более или менее устойчивой погоды. Помнится, на докладах метеосводок у начальников фронтовых штабов ученые синоптики чувствовали себя так, словно они и только они ""являются виновниками обильных дождей, перемежавшихся ледяной крупой. И, может быть, в оправдание своей репутации им приходилось пускаться в поиски древних стариков, тех, кто умел по еле уловимым признакам предсказывать приближение трескучих морозов и жаркого лета, туманов и ливней. Но и старики, жившие в здешнем краю долгую жизнь, всем сердцем желавшие оказать помощь родной армии добрым советом, лишь разводили руками и не решались сказать что-либо утешительное относительно улучшения погоды.

Между тем нельзя было позволить противнику отсиживаться в опорных пунктах, совершенствовать оборону, накапливать резервы; надо было лишить его надежды на спасительную передышку, и лишить внезапным наступлением именно в распутицу. Вряд [15] ли какая-либо армия рискнула бы предпринять в ту пору столь мощное наступление вне дорог, по раскисшему чернозему. Осуществить то, что казалось невозможным, могла только Красная Армия, владевшая искусством успешно действовать во все времена года, воины которой показали себя способными проявлять сверхчеловеческое напряжение моральных 'и физических сил. Она могла наступать не благодаря распутице, а наперекор, вопреки ей.

Пронзительно, натужно выли моторы автомобилей, груженных боеприпасами, горючим, продовольствием, выли в каком-то злом стремлении вырваться из ужасающей хляби. Прокручивались колеса, выбрасывая липкую черную жижу, буксуя в широких и глубоких колеях. Подходили пехотинцы из частей вторых эшелонов, дружно подпирали плечами кузова, помогая моторам превозмочь тяжкий путь. Надрывались и падали оземь, вконец обессилев, кони, не дотянув обозные повозки до назначенного пункта. И тогда пехотинцы, в дополнение к своей обычной походной выкладке, взваливали на свои плечи поклажу повозок - снаряды и мины и, стиснув зубы, обливаясь потом, часами шли под непрекращающимся дождем, шли, вымокшие до нитки, шли с пудовыми подушками грязи, налипшими на обувь. Связисты на себе несли столбы для линий связи.

Впереди, не так уж далеко, находилась государственная граница, и страстное чувство безостановочного движения к ней владело каждым воином. В те памятные дни не было популярнее слов, чем слова, разносившиеся из конца в конец обширного фронта и звавшие на свершение подвигов: "Граница близко. Вперед, к границе! А ну, поддай!". Героизм был явлением обычным и массовым.

Советские войска наступали в тех районах, где реки, как бы чуя близость Черного моря, разливаются по весне особенно широко, образуя в своих устьях лиманы, где само море так же широко и на многие километры врезается в глубь суши. Требовался титанический труд, чтобы преодолеть эти громадные естественные преграды, удержать и расширить плацдармы на западных берегах этих рек, а главное, что, пожалуй, было в ту пору,- быстро и добротно соорудить мосты для переправы основной массы войск.

На Южном Буге советские войска располагали небольшим плацдармом, который простреливался противником вдоль и поперек, ж задача состояла в том, чтобы возможно скорее протолкнуть сюда пехоту и противотанковую артиллерию. Мост был нужен до зарезу, и его строительством занялись наши героические саперы, причем занялись буквально в огне: снаряды вражеской артиллерии то и дело взрывались вокруг. В довершение к этому под влиянием неутихавшего северного ветра уровень воды изменился, пал на 1,5 м. Топь казалась бездонной. Пробная свая, едва молот сделал по ней три-четыре удара, вошла в эту топь на [16] 11 м, вошла, как в масло... И все же мост был построен в срок, установленный командованием.

Стремительное форсирование рек являлось примечательной особенностью нашего наступления на юге. Случалось так, что противник находился еще на одном берегу водной переправы, а советские войска уже преодолели ее и продолжали движение вперед.

В ночь на 26 марта, т. е. в тот же день, когда войска 2-го Украинского фронта вышли к государственной границе, 67 десантников преимущественно из состава 384-го отдельного батальона морской пехоты Черноморского флота, возглавляемые старшим лейтенантом К. Ф. Ольшанским и его заместителем по политической части капитаном А. Ф. Головлевым, скрытно высадились в Николаевском порту, заняли отдельные его здания и приспособили к обороне. В течение двух суток смельчаки сковывали значительные силы врага и самоотверженно отбивали его яростные атаки. В напряженный момент боя они послали командованию радиограмму: "Мы, бойцы и офицеры, моряки отряда товарища Ольшанского, клянемся перед Родиной, что задачу, стоящую перед нами, будем выполнять до последней капли крови, не жалея жизни". Около 700 гитлеровских солдат и офицеров уничтожили эти воины большого мужества, но и сами понесли тяжелые потери. Из 67 человек в живых осталось только 12. Родина высоко оценила их подвиг: всем десантникам было присвоено звание Героев Советского Союза.

Местность, дорожная сеть, время года и состояние погоды сильно влияют на применение подвижных войск. Так утверждал в своей книжке "Внимание, танки!" генерал Гейнц Гудериан, тот самый, которого нацистская пропаганда рекламировала как непогрешимого жреца искусного вождения крупных танковых масс. Это определение припомнилось нам в тот момент, когда в прорыв входили наши танковые соединения, которым, понятно, никак не благоприятствовало состояние дорог и погоды. Великолепные советские танки, на броне которых находились десанты автоматчиков, двигались по размытой дождями земле и почти всегда достигали узлов дорог и населенных пунктов раньше, чем успевал отступить туда противник.

Нередко бывало так: немецко-фашистское командование направляло по железпой дороге горючее для своих механизированных частей, а заправлялись этим горючим советские танки, овладевшие совместно с десантниками и кавалеристами станцией задолго до прибытия эшелона с цистернами. Или, скажем, еще Бельцы находились в руках врага, а советские танкисты, обойдя город, уже прорвались далеко на юго-запад, к Пруту.

Нам вспомнилась другая книга Гудериана, "Танки - вперед!", [17] которая, между прочим, является ныне своего рода катехизисом для танковых войск западногерманского вермахта. В мрачных тонах он пишет, что "блицкриг выдохся раньше времени", поскольку "генерал Мороз" и его приспешница "грязь" безраздельно царили в России в первый год кампании и "были еще более страшные враги, чем русские солдаты, выросшие в этих условиях и хорошо к ним приспособившиеся". В этой обстановке немецкие танки, "имевшие слишком узкие гусеницы, едва могли двигаться со скоростью танков 1918 года". Между тем "противник уже располагал новым типом танка Т-34, который намного превосходил немецкие машины своей проходимостью, толщиной брони и бронебойностью пушки" . Но ведь в ходе войны танковый парк немецко-фашистской армии обновлялся, на полях сражений появлялись "тигры", "пантеры"... Почему эти бронированные машины, за производством которых ревностно следил сам Гудериан, не оправдали надежд на боевые успехи? В самом деле, почему? Ответом на этот правомерный вопрос может служить хотя бы такой эпизод.

Каждая операция имеет свою логику развития. Если образование участка прорыва в ходе Корсунь-Шевченковской операции и его закрепление были для нас сложным этапом, то для неприятеля они были катастрофическими - к ним в тыл врывалась сильная подвижная группа войск. Совершенно очевидно, что со стороны противника следовало ожидать срочных мер, попыток ликвидации этого нашего маневра у самых его истоков, точнее, на флангах прорыва обороны. Так оно и случилось. Значительные группы вражеских тяжелых и средних танков двинулись навстречу друг другу и... напоролись на предусмотрительно созданный противотанковый район, включавший 16 пушек. Здесь находилась высота, с которой противник был сбит, но захватить ее наши наступающие подразделения не успели, и она осталась нейтральной. Между тем враг хотел во чтобы то ни стало снова на ней обосноваться, потому что отсюда удобно было вести точный огонь по нашим подвижным войскам.

В течение почти целого дня вражеские танки, сопровождаемые бомбардировкой с воздуха, пытались пробиться сквозь огонь орудий, которые были расположены так, что при любом движении к высоте или ближайшей к ней лощине "тигры" и "пантеры" подставляли под обстрел свои борта. В этот день противник не досчитался 15 машин. Ночью несколько танков в разных местах приблизились к нашим батареям на дистанцию 100-70 м, намереваясь с рассветом первыми выстрелами уничтожить пушки. Но советские артиллеристы в свою очередь тоже с нетерпением ждали раннего утра, чтобы опередить немцев. И когда чуть заб- [18] резжило, они открыли огонь, чего не могли сделать в темноте, так как били только прямой наводкой. Это был последний акт боя, в котором враг потерял еще 25 машин.

Весь день, когда шло это единоборство, по дороге, километрах в трех от высоты, вблизи которой находились остовы "тигров" и "пантер", изуродованных нашими славными артиллеристами, шли советские войска, предназначенные для развития успеха. Так строго и точно выполнялся план операции, которая, как известно, завершилась окружением и разгромом 80-тысячной группировки противника.

Примерно месяц спустя немецко-фашистское командование обратилось к своим танковым войскам с приказом, начинавшимся следующей фразой: "Потери бронированных боевых машин достигли небывало огромных размеров". Анализируя причины своих неудач, оно приходило к выводу, что потери часто вызывались не обстановкой боя, а недостаточной решимостью экипажей, и именно в этом пыталось убедить своих танкистов. Но оставшиеся на поле боя 40 танков, подбитых всего лишь 16 советскими пушками, свидетельствовали о другом. Дело было именно в обстановке, которую создавала наша замечательная тактика противотанковой борьбы, опиравшаяся на новейшие по тому времени технические средства, особенно на истребительную артиллерию. В своей книге Гудериан с горечью восклицает: "У кого из участников боев на Востоке до сих пор не вызывает мрачных воспоминаний слово "котел"!". Вероятно, эти воспоминания навеяны тем, что, говоря его же словами, "русские особенно хорошо умели организовывать противотанковый огонь по всей линии кольца окружения". Причины небывалых потерь немецких бронированных машин состояли также в нашем моральном превосходстве, этом источнике героизма, столь блестяще проявленного советскими воинами-артиллеристами во время боя за закрепление участка прорыва вражеской обороны.

Каждые сутки советские войска оставляли позади себя новые и новые районы освобожденной территории, продвигаясь все дальше и дальше на запад. Последовательность и точность, с какими наши офицеры и генералы реализовали замысел беспримерного по своему размаху наступления в условиях распутицы, производили на противника ошеломляющее впечатление, заставляли его чувствовать неотвратимость нового неслыханного поражения. В среде германского генералитета все чаще звучало слово "катастрофа".

С 6 по 16 марта войска 3-го Украинского фронта почти полностью разгромили 6-ю армию, ту самую, гибель которой в Сталинграде повергла Германию в трехдневный траур, но которую Гит- [19] лер восстановил заново. Тогда удалось спастись бегством лишь небольшим остаткам соединений и некоторым штабам, не успевшим прихватить с собой даже документов. Среди этих документов была обнаружена обширная переписка с любопытным названием "О самовольном оставлении командиром 16-й мотодивизии графом фон Шверин занимаемых позиций".

Весь сыр-бор загорелся еще в первых числах февраля, когда войска 3-го Украинского фронта, перейдя в наступление из районов северо-восточнее Кривого Рога и северо-восточнее Никополя, прорвали прочную оборону и за четыре дня боев, с 2 по 6 февраля, разбили четыре пехотные и три танковые дивизии, входившие в состав злополучной 6-й армии. Командир 30-го армейского корпуса этой же армии генерал Максимилиан Фреттер-Пико, не долго раздумывая, принял решение свалить вину за поражение корпуса на подчиненного ему командира 16-й мотодивизии. Он возбудил перед командующим 6-й армией генералом Холлидтом ходатайство о привлечении Шверина к строжайшей ответственности. В свою очередь Холлидт сообщил Шверину, что он обвиняется в самовольном оставлении позиций, предложил ему сдать дивизию полковнику Мантейфелю, а также представить в штаб армии объяснение по существу случившегося.

Что же написал Шверин в ответ? А написал он, что удар советских войск оказался настолько сильным, что об удержании оборонительных рубежей нечего было и помышлять. Личный состав всех полков дивизии оказался во власти панического ужаса. И командир дивизии, деливший участь своих подчиненных, нарисовал такую мрачную картину:

"Отступающие солдаты из-за вязкой грязи, доходившей до колен, настолько физически обессилели, что должны были побросать свое личное оружие для того, чтобы вообще иметь возможность передвигаться. Многие падали от истощения и оставались на дороге. В этих условиях солдаты оказались полностью дезорганизованными и деморализованными... Они были лишены всякого руководства и двигались в том направлении, куда их вел инстинкт. Над ними витал дух катастрофы. Там, куда они приходили, распространялись паника и ужас. Всякое правильное управление войсками застопорилось и запуталось, так как с потерей штабных машин, а также машин с телефонным и радиоимуществом весь аппарат управления был внезапно выведен из строя. Все в целом можно приравнять к такому случаю, когда солдата сначала лишили ног, чтобы он не мог больше двигаться, а затем рук, чтобы он не мог больше драться...Эта жалкая беспомощность перед... катастрофой приводит каждого, над кем бы такая катастрофа ни разразилась, все равно офицер он или солдат, в состояние шока". [20]

Таково было свидетельство непосредственного участника боев, свидетельство, в котором слово "катастрофа" уже нельзя было игнорировать. Иное, конечно, вещало германское информационное бюро, иное писала германская пресса. Обзоры военных действий на советско-германском фронте, передававшиеся по радио и публиковавшиеся в газетах, были смешнее всех пародий. Советские войска уже форсировали Днепр, двигались по полям и холмам Молдавии к государственной границе, а германское информационное бюро распространило 23 марта такое сообщение:

"Между Бугом и Днестром происходили бои местного значения, в ходе которых нами захвачены пленные... Наступающие части большевиков застревают на дорогах или у речных переправ, где они подвергаются бомбардировке. К этому следует добавить, что советские колонны не имеют возможности укрыться, ибо в стороне от дорог повсюду глубокая трясина... В течение 23 марта большевики пытались расширить район вклинения в западном направлении. При этом завязались исключительно ожесточенные, успешные для немецких войск бои... Западнее Проскурова большевикам удалось при поддержке довольно крупных танковых сил прорвать наш фронт. После этого они повернули на юг. Во время этой операции головные части русских были атакованы на фланге немецкими танками".

Из этого сообщения было непонятно лишь одно: почему русские, застревавшие на дорогах и у речных переправ, вязнувшие в глубокой трясине и разбитые немецкими танками, ежедневно продвигались вперед на многие десятки километров?

Вещая о захвате русских в плен, информационное бюро, можно сказать, издевалось над немецким народом, лезло из кожи вон, чтобы скрыть от него правду о действительном положении на советско-германском фронте, затушевать приближавшуюся катастрофу гитлеровской клики. Это начал понимать и румынский диктатор Ион Антонеску. Возвратившись 26 марта из Германии, где он находился по приглашению Гитлера, он в тот же день отправил ему письмо, не лишенное упреков. Причины для этого были, и основательные. Ведь Гитлер нарисовал радужную картину положения на советско-германском фронте и даже обещал предпринять контрнаступление, чтобы вновь захватить Украину, а Антонеску вдруг увидел нечто другое.

"Вернувшись сегодня в свою страну, я нашел, что положение выглядит совершенно иначе, чем это мне казалось, когда я был в верховном командовании воооруженных сил. Положение на фронте от Тернополя до Бугского лимана очень серьезное. Советские войска, прорвавшие фронт между Тернополем и Проскуровом, своими передовыми частями 24 марта достигли Залещиков. Вторая основная группа противника, форсировавшая Днестр между Могилевом и Каменкой, глубоко вклинилась в расположение наших войск и передовыми частями уже находится в рай- [21] оне Стефанешти, Яссы... Противник ведет также мощное наступление между Днестром и Бугом; оказывается, германский фронт в этом районе отодвинут к югу намного дальше, чем это было представлено во время моего отъезда из ставки".

Нет, немецко-фашистскому командованию было не до пленения русских, а успевать бы подбирать своих раненых, которых насчитывалось десятки тысяч только на одной Правобережной Украине. Немало было и пленных. Грязные, оборванные, шатающиеся от истощения и усталости, брели немецкие солдаты, глубоко засунув руки в рукава шинелей и вобрав голову в плечи. Брели в наш тыл в сопровождении одного-двух автоматчиков. Ужас разгрома подавил в них все чувства, все желания, кроме одного - жить. Для них война закончилась, и этого им было достаточно.

На допросах пленных нас, понятно, не мог не интересовать их призывной возраст. И мы, конечно, не удивлялись тому, что среди этих людей были очень молодые и очень старые, в подавляющем большинстве жертвы очередных туров тотальной мобилизации. Ничтожно мало встречалось таких, чья память хранила россказни фашистской пропаганды о "беспрепятственном" походе через Кавказ - куда же? - в Индию, Ирак, Иран... То были чудом уцелевшие одиночные громилы Варшавы и Парижа, Белграда и Праги, Нарвика и Фермопил, Киева и Одессы, обладатели нескольких "железных крестов", которым французское вино, гогот над муками Мадрида,- барабанный бой на берлинской Александерплац, украинское сало представлялись теперь разве что в сновидениях...

Темпы нашего наступления на Правобережной Украине были исключительно высоки. Оно шло днем и ночью, шло одновременно с востока на запад и с севера на юг, сокрушая опорные пункты врага, отсекая все новые и новые участки его обороны, превращаясь в систему окружений и полуокружений. Состояние противника характеризовала та невообразимая перебранка, которая шла в эфире между командирами полков, дивизий и корпусов. Наши разведчики, занимавшиеся радиоперехватами, исписывали страницы блокнотов разговорами, похожими один на другой:

- Солдаты бросают оружие и как сумасшедшие бегают по окопам,- доносил командир полка.

- Так наведите порядок! - требовали из штаба дивизии и спрашивали:- Или вы не в состоянии это сделать?

- А вы сами попробуйте.

- За подобные слова вас следует расстрелять!

- В таком случае приезжайте сюда...

На другом участке:

- Сопротивляться невозможно. Потери в людях огромны.

- Защищайте позиции во что бы то ни стало! [22]

- К вашему пожеланию прибавьте хотя бы полсотни солдат.

- Это неуместный довод.

- Как это неуместный? Русские атакуют со всех сторон. Окружают...

Слушая эту перебранку, мы вспоминали Шлиффена, находившегося почти два десятилетия у кормила германского генерального штаба. Более, чем кто-либо другой, он носился с идеей современных "Канн", внушая прусским юнкерам мысль, будто они одни способны вести боевые действия на окружение противника. Поначалу в битве на Волге, а затем в последующих наступательных операциях советских войск, к немалому огорчению нацистских генералов, обнаружилось полное банкротство этой навязчивой мысли. С первых же лет военной карьеры привыкшие услаждать свой слух словами "Канны", они не раз увязали в различных по размерам "котлах". Даже самый призрак окружения повергал их в жесточайшее отчаяние.

Ошеломленные нашим внезапным весенним наступлением, бросая завязшую в грязи технику, немецко-фашистские войска беспорядочно отступали на запад. В те дни американская и английская пресса писала об этом наступлении, как о чуде. Ее представители, находившиеся при фронтовых штабах, полагали, что секрет грандиозных боевых успехов советских войск на Правобережной Украине заключается в каких-то особых причинах. Высказывалось даже предположение, что русским удалось сконструировать вездеходный танк, и только поэтому, мол, они наступают стремительно, тогда как немецкие танки тонут в раскисшей земле. Буржуазным журналистам было не понять тех побудительных мотивов, которые вели советских воинов в этом могучем наступлении и воплощались в одном выразительном слове - победа. А мотивы эти таковы: безмерная любовь к Родине и жгучая ненависть к ее врагам. Страстное желание освободить свою землю от оккупантов, хлынувших на нее подобно саранче, жгло кровь и сердце наших воинов. Когда на многих десятках километров не было сухого места, чтобы передохнуть и переобуться, они садились прямо в грязь и, утирая рукавом шинели потное лицо, говорили:

- Ничего, зато врагу гибель.

Источник: Освобождение Юго-Восточной и Центральной Европы войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов 1944-1945. Издательство "Наука", Москва, 1970.

При перепечатывании материалов сайта активная ссылка на сайт обязательна!

Copyright © 2003-2009