Алесь АДАМОВИЧ, Янка БРЫЛЬ, Владимир Колесник

Я из огненной деревни

часть 10

Главы из одноименной книги. Полностью на белорусском и русском языке книга вышла в Минске, в издательстве "Мастацная литература" в далеком уже 1975 году.

Расстрел начался в 9 час. 00 мин. и закончился в 18 час. 00 мин.

Из рапорта 10-й роты батальона "Центр" Мюллера:

Незаметно установленные легкие пулеметы подавили с самого начала начавшуюся было панику, когда прозвучали первые выстрелы с места расстрела...Расстрел начался в 9 час. 00 мин. и закончился в 18 час. 00 мин.

В деревне Борки Малорицкие, что на Брестщине, мы записали рассказы уцелевших жителей об очередном злодеянии таких "рыцарей нового порядка". Существует, уцелел также отчет о том же событии и самого убийцы - обер-лейтенанта 15-го охранного полицейского полка Мюллера. И жертвы и палач рассказывают об одном и том же: обычные люди и рядом - один из своры тех, кто возомнил себя хозяином жизни миллионов людей. Которые, видите ли, живут "не так", "не там", от которых надо очистить планету, чтоб воцарились "фюреры": большие, поменьше и самые маленькие -- каждый над кем-то "фюрер"...

Жила себе эта трудолюбивая деревенька среди болот, пахала и засевала песчаную почву, копала картошку, выкашивала осоку на болотах, ставила под дикими грушами колоды для пчелиных роев. И не думали в хате Марии Лихва я (теперь - Хабовец), что существует какой-то "план", согласно которому всю их деревню надо убить.

"Видите,- вспоминает Мария Лихван, - за три дня перед тем ходили, писали, сколько кто имеет душ, сколько семьи, староста ходил и десятник ходил. Ну, писали, а потом через три дня это сделали..."

Женщина и сегодня, через тридцать лет, боится, не хочет сказать: "убили" или "расстреляли". Человеческая природа протестует против самих этих слов, и женщина употребляет слово "это". И оно - неопределенное, условное "это" - психологически даже более точно: "это" - чему на человеческом языке и названия не должно быть!

Мария Лихван, которую для беседы позвала в библиотеку борковская учительница, как-то долго задерживалась. И мы начали уже волноваться, откликнется ли она на нашу просьбу, захочет ли ворошить в памяти страшное. Но она пришла. Мы увидели по-праздничному одетую, аккуратную женщину. Аккуратность, видимо, ее вторая натура. И говорит она, очень аккуратно выговаривая слова, очень точно и как-то по-детски искренне интонируя каждую фразу. Окрашенный украинизмами белорусский язык я ее устах звучит как-то по-своему - и хоть не к месту это заметить - красиво, благозвучно.

"...Мы вечером тоё усэ чули со своим мужем. Вышлы на двор. Мы булы так с километр от села.

И говорить мой:

- То нимци.

Я говорю:

- Кто его ведаеть.-

- Што будем робытьг? Куда утекать: дети малыя... Пойдем в хату уже.

Пошлы мы в хату. Пошлы в хату, стояли, стояли, чули той гомон, як людей ще с ночи сгоняли и людям в окна били, чуты було.

Ну, пришлы два до хаты... Нет, один пришов до хаты, а те два стали, оцепили и заглядають, один в кладовку пошел, наверх дывитца, и что-то бормочеть, може, спрашиваеть, чи там нэма ныкого. Хто его знае. И говорить: "Люс, люс! На сходку! На сходку!" А мой человек говорить;

- Ну собирай детей и сама собирайся.Я как села, так уже и не шевелюсь. Он говорить:

- Бери хлиб, ты не знаешь, когда тебя видпустять, детям есть, може, захочуть.

- Я ничего не возьму, я ничего не возьму...

Он взял, одел на себя костюм, а я тоже собралась, и диты собрав и хлиб взяв. И так вышли мы - как раз сонце всходило, як нас выгоняли. Вышли мы, и тот, что нас выгонял из хаты, вышел, а там двое стоят. И показують, што "станьте". Мы постановылыся.

- Ох,- кажу,- бить нас будуть, бить. Уже не будэ нас.. .

А он каже:.

- Что уже будеть. Но уже всим разом...

Так постояли. А опять один пошов до соседа, поглядел от соседа, что оттуда блестит от села, и махаеть нам, чтоб подходили. Мы подходимо, подходимо.

У меня была старша девочка - с тридцатого, Ганна. А Упраска - с тридцать третьего, а та Горпына - с сорокового, а хлопчику шесть недель было. Он взял ту девочку, что с сорокового, ей уже два года было, а я - хлопчика, и так иду, и ноги не идуть. Я отстала, а немец так дывится то на его (тот, что нас гонит), то на меня, то на его, то на меня. А кругом стоять. И спрашивае:

- Пан, цурка? (дочка)

- Цурка.

- Капут, пан, капут! Ладна (красивая) цурка, капут...

- Ох, идем, - говорю, - долейка несчастна! Уже нас, кажу, поубывають.

И уже подводы идуть, на подводы понасели.

- Не тебя одну, - каже, - всех повыгоняли.

Зашли сюда, на огород, а тут людей, ой! Уже сколько много людей! Зашли, посадили. Так он держит ту дивчину, что с сорокового, а.я хлопчика. Немец и каже:

- С восемнадцати до сорока всем мужчинам выйти.

С восемнадцати до сорока...

Как держал мой муж дивчинку, так опустил, поцилував и выйшов. И немец взяв жердь, так много наставил, во, - в три ряда мужчин наставил: и старших, и молодших, а тогда взяв жердь и во так жердью, такой жердью, что копны носят, их поровнял, поровнял, чтоб они уже так стояли. Поровнял их, а мы уже там плачемо, плачемо. И дети плачут. Нигде ниточки в платках не было сухонькой...

И гонить, гонить их на дорогу ту трактовую. Тех мужчин. А те немцы, что гонють, то уже чекушку из кармана: напивсь, напивсь, и так в плащи кутаются.

И погнали их...

А наш староста, в ту, в легковую, сел, и кудысь в тот угол отъехал, и слез, и так по хатам все бегаеть, по хатам бегаеть, и тех лопат насобирав. Еще люди не знали, думали, что, може, будуть облаву делать на партизан или что. Ничого не знали... А как лопаты насобирав, ну, то гово-рять люди; "Уже на нашу голову насобирал". И поехал в тот угол, повернул, и поехал на кладбище, староста.

И загнали ту пачку одну, пришли опять брать, опять наставили тех мужчин... Забыла, чи три, чи четыри разы гоняли туда тех мужчин, от восемнадцати до сорока лет. Загнали и заставили там яму копать. Давай ямы копать. Ямы копають и уже слышно, что стреляють: пуль-пуль-пуль!.. Известно, не очень же далеко..."

Оказывается, эту ужасную человеческую трагедию можно видеть и описывать иначе. Выполняя обязанности командира 10-й роты, обер-лейтенант Мюллер сообщает в отчете:

"...Операция проходила планомерно, исключая сдвиги некоторых ее этапов во времени. Основная причина их была следующая. На карте населенный пункт Борки показан как компактно расположенное село. В действительности оказалось, что этот поселок простирается на 6 - 7 км в длину и ширину.

Когда с рассветом это было мною установлено, я расширил оцепление с восточной стороны и организовал охват села в форме клещей при одновременном увеличении дистанции между постами. В результате мне удалось захватить и доставить к месту сбора всех жителей села без исключения. Благоприятным оказалось, что цель, для которой сгонялось население, до последнего момента была ему неизвестна. На месте сбора царило спокойствие, количество постов было сведено к минимуму, и высвободившиеся силы могли быть использованы в дальнейшем ходе операции. Команда могильщиков получила лопаты лишь на месте расстрела, благодаря чему население оставалось в неведении о предстоящем. Незаметно уста- новленные легкие пулеметы подавили с самого начала начавшуюся было панику, когда прозвучали первые выстрелы с места расстрела, расположенного в 700 м от села. Двое мужчин пытались бежать, но через несколько шагов упали, пораженные пулеметным огнем. Расстрел начался в 9 час. 00 мин. и закончился в 18 час. 00 мин. Он проходил без всяких осложнений, подготовленные мероприятия оказались весьма целесообразными".

В Борках Малорицких, кроме Марии Лихван, уцелели еще три женщины, которых каратели перед тем гнали от села до самого кладбища, где убивали людей. От коллективных рвов-могил их отделяло полсотни метров.

Евхима Баланцевич была в ту пору солдаткой, ее муж находился в плену с польско-немецкой войны. На руках молодицы остался шестилетний сын и старенькая мать. Евхима Парфеновна рассказывает:

"...Как ще гнали до школы, то все люди так говорили, може, еще в Германию повезет, а уже как минули ту школу, то люди говорят: "Нема нас. Поубивают нас..."

Один - его звали Кальчук, - как поехала машина краем, он убачил немцев, выскочил через окно и начал утекать в кусты. Добежал до кустов, и там его убили. Немцы стали с машины по ему стрелять. И приехали назад, та машина, в огород, и говорят:

- Нашу машину обстреляли, а вы говорите еще: партизан нет. А нашу машину обстреляли.

А кто ж стрелял? Мы ж все в огороде...

Пришла его мати ридна и говорит дочке:

- Нема, дитынонько, нашего Ивана.

И вот тоди мы вси сталы плакаты. "Коли нема Ивана, говорим, нема и всех нас".

Его убили над канавой.

Вопрос. А он на самом деле стрелял по машине?

- Никто не стрелял по них, только так они говорили... Потом уже стали ходить, лопаты собирать в деревне. Насобирали тех лопат и дали той молодежи, чтоб ямы копали. Накопали тех рвов, я не видела, как. Слышали, из пулемета сек, слышали тот звук, как стреляли. Из пулемета сек...

Ну что ж, сидим, дожидаем поры: уже никуда не убежишь.

И уже поубивал их, и тогда давай уже брать старших парубков, мужчин. Повыбирал тех мужчин и то гнал, то возил там - всяко было.

Поубивал их, тогды давай уже выбирать баб. Меня тоже туда завезли на возу. Кто не мог идти. Кто идет, кто сидит. Я вот уже и не помню, сколько нас душ сидели на возу.,. И хлотгчик мой со мною. И моя мати - уже когда мы подъехали до того кладбища, то думаю, что там люди убиты. А то одежа лежала.

Доводит нас и заставляет нас раздеваться, уже будет убиваты. И то уже раздеваемся... А мне, знаете, моя мати родная говорит: "Проси, дитынонько".

А мой, знаете, человек был в плену в Германии. Я говорю:

- Панейку, не бейте меня, мой муж в Германии, на вас работает. А у меня, вот, и хлопчик...

А он сразу и говорит:

- А письма у тебя е?

Говорю:

- Нема.

- А паспорт у тебя е?

А у меня в кармане был как раз паспорт, взяла... От мне тот, что заставлял ту одежу обдирать, говорит:

- Ты стой, будь задней.

Я и стою. Уже пошла моя сестра замужняя и девчина ее, и мати уходит, еще дивчина была,четырнадцать годов, снова невестка с двумя хлопчиками, одному четыре, другому два... Они пошли от меня, а я уже думаю: "Как я пойду на ту смерть..." Я остаюсь одна. Стою я, знаете, одна. Стою и стою. Уже и погнал их, пораздевались и пошли туда. Вот так, туда, за кладбище- Он по эту сторону кладбища раздевал, а по ту бил людей, и не было видно тех рвов, там, где я стояла.

А после тот немец говорит мне:

- Иды, сядь на жердях.

. А то кладбище обгорожено такими жердями было.

Я взяла хлопчика, пошла, села это супротив той груды, что одежа лежит. Дывлюся: тех подгоняет, те раздеваются, тех отгоняет туда - уже они убитые, тех привозит, то пригоняет - во!.. Я так дывлюся, как народ тот распределяется...

Немцы в одних рубашках из фабричной материи и без шапки - гэть! С пистолетами. Я сама видела. И горилку пили, знаете, и горилку пили! По чекушке берет, из кармана вынимает, чекушку расколыхае и глотком - разом... Он, може, затем, чтоб смелость та была...

Я так, знаете, сижу, сижу... А после четыре немца, во такие пузатые, мордастые, в погонах, с козырьками. Стали надо мной и что-то, знаете, побормотали, побормотали, один одному и пошли от меня. Ничего не сказали...

Моего мужа два брата погибло и отец. И у меня, знаете, родню убили: два брата, батька и мати, и у одного брата двое детей, и у другого двое детей, и сестра замужняя, дивчина... Вот уже я сейчас посчитаю, сколько душ... Вы знаете, и забыла, сколько душ... Два брата... Пятнадцать из моего роду погибло, из чоловикова - тоже погибло два брата и батька..."

Источник: А.Адамович,Я.Брыль, В.Колесник. Я из огненной деревни. Журнал "Октябрь" №9

При перепечатывании материалов сайта активная ссылка на сайт обязательна!

Copyright © 2003-2009