Алесь АДАМОВИЧ, Янка БРЫЛЬ, Владимир Колесник

Я из огненной деревни

часть 7

Главы из одноименной книги. Полностью на белорусском и русском языке книга вышла в Минске, в издательстве "Мастацная литература" в далеком уже 1975 году.

"Селекция"

Приходит очередной эшелон с "переселенцами" с Балкан или с Востока, людей выгружают, отбирают у них вещи в казну рейха, а самих гонят колоннами в лагерь и, построив, выбирают, разводят: кого сразу в крематорий, в огонь, а кому еще, пока голод не съел их мускулы, работать на пользу фашистской Германии.

"Селекция" - так это называлось в Освенцимах и Майданеках.

Подобная же "селекция" осуществлялась и в белорусских деревнях. И тут, с одной стороны, массовое уничтожение "ненужного" населения, а с другой - охота на рабов, ловля людей для работы в Германии.

Селекция, отбор: кого убить сразу, сжечь сегодня, на месте, а кого завтра - уморить тяжелым трудом, голодом в Германии. Цели те же, что и в лагерях смерти. Только методы, приспособленные к условиям, когда жертвы не окружены колючей проволокой, когда вокруг поля, леса...

Стефа Петровна Коваленя, деревня Осово, Солигорского района, Минской области.

"...Приехали, окружили, оцепили - уже нам некуда. Забрали нас. У меня шестеро детей было. Сама больная лежу. Меня пришли и выгоняют. А у меня дитятко грудное было, маленькое. И все детки дробненькие. Один теперь живет, а те погорели. Забрали нас, повели в гумно. Зашла я туда, а хозяин там - поймали, завернули где-то...

Отсюда нас погнали в Забродье. Забродских пожгли раньше, мы не видели. Загнали нас в сарай. Взяли они этих людей и ставят. Которые с детками - тех в одну сторону, а этих, которые свободные, здоровейшие, - тех в другую. Дак тех погнали, а нас - там гуменце было такое - нас туды.

И люди говорят:

- Зачем нам дожидаться, чтобы нас побили, давайте двери сломаем. Дак кого убьют, а кто утечет.

А они, должно быть, услыхали, какой-то переводчик там был. Они сейчас двери открыли:

- Кто желающий на работу?

Ну, эти вышли. А я куды с детками пойду, детки у меня дробненькие. И сама негожая была.

Переночевали мы там с детками. И они чуть свет давай нас разводить. Человек по десять. Берут и ведут. А куды - мы не знаем. И видим, повели в ту сторону, и там загорелось. А они идут по нас. Они заведут да побьют и поджигают. Ну, и меня с детками завели. Моего брата женку с детками. Моего батьку... Тоже этак... (Долго плачет.) Пулемет у каждого... Идут и стреляют... Мы так попадали, лежим, лежим..- Я будто в яму какую залезла - не слышно. Нас они сразу не подпаливали. Меня в ногу ранило, а я ничего не чувствовала. Меня будто кто подымал, подымал вверх... Я подняла голову. Ой, в хате они еще! Я обратно так упала.

Они походили, походили, ушли. Они ушли, я встала, нашла братову женку, так за голову - подергала, подергала: "Авдотья! Авдотья!" Она не отзывается. Поглядела, что они все неживые лежат. Что мне делать? Страшно сидеть, гореть живой. А из меня кровь течет. Думаю, все равно ж меня поймают. А еще снег был. Дотащилась туда, за хату. Вышла туда, за корчики, поползла на четвереньках. Кровь... Думаю, все равно ж меня поймают. А деревню подпалили. Забродье-то. Мы лотом добралась к болоту кое-как. Там со мной девочка была. Ее мать и сестер, братьев всех убили, а она осталась. Горохова Ивана дочка. Мы с нею в стог, немного выдергали да посадились, а ноги мои замерзли, в ботиночках сидела в той воде. Сидим мы, я ж никуда не годна, ослабела, нога раненая. Анюта говорит:

.- Пойдем.

А я говорю:

- Дитятко, иди куда хочешь. Мне нельзя. Я, - говорю, - погибну тута.

Вижу, перед нами стог загорелся. Вижу, а они идут мимо нас. Обоз.

Девочка:

- Ой, утекаемте!

А я говорю:

- Не, поздно.

Мы, как те гуси, пообщипалися и сидим в стогу, как на том свете..."

"Забродских пожгли раньше, мы не видели", - говорит Стефа Коваленя.- Там, в Забродье, тоже проводилась "селекция". Кто молодой, здоровый, тех погнали с собой. А остальных...

Ганна Ивановна Берникович видела, что и как было в Забродье.

Эта та самая "девочка Анюта", с которой вместе спасалась Стефа Коваленя.

"...Тогда я еще в четвертый класс ходила. Привели нас в сарай и поставили на колени. Потом:

- Ложитесь ничком!

Полегли ничком. - -

- У меня два брата было, один у матери на руках был, а другой, большенькнй, дак я около себя посадила. И две сестры у меня было тоже, дак они около матери сидели. Дак я там, как лежала,- слышно, что стреляли и всё - и вышли... Ну, я, зажмурившись, лежала. Дак я чувствую, из матери налилось крови на меня. Голова моя вся мокрая была. Этот полицай от меня братика все отодвигал (плачет). Дак я потом за руку его подтащила... Я лежала, пока принесли солому. Лежу и думаю: "Вот, это ж поубивали, и убитые всё знают". Лежу и сама так думаю... В общем, убитый человек, а знает... Слышу: солома зашумела. Лежу и подергаюсь - ничего не болит. Думаю: это ж ничего и не болит. Убитый человек и все знает. Потом они подожгли. Я лежала, пока мне руку припекло. Одежа стала гореть на плечах, на голове. Руку как припекло, я подхватилась и выбежала во двор.

Поглядела - горит все кругом. Побегала, побегала, думаю, куда бежать, что делать. Немцы ж еще тут - убьют. Я в истопку (Истопка - кладовая для хранения овощей). Гляжу - немец. Подошел, набрал какого-то сена. А мне видно в щелочку. Кинул под стреху. Стреха загорелась. Только я во двор выскочила - шухнула стреха, упала. Все! Я побежала в лес.

Там я обгасилась вся: в снег легла - еще снег был. Потом я поднялась, вижу: какой-то человек идет ко мне. Подошел ко мне, спросил, что, как. Я рассказала.

- Ты, - говорит, - посиди, девочка, тут, а я приду вечером, тебя заберу.

Где ж я буду тут сидеть? Ночь уже обнимает. Не, думаю я, пойду. Я знаю свое сено там, на болоте, - и в стог. Пошла. Пошла я, там поплакала (плачет). Сижу и плачу. После из Осова - женщина. Подошла и говорит:

- Я думала, тут миого людей.

Ее ранило в ногу. Переночевали мы с нею в стогу. Есть хочется, голодные. Я говорю:

- Пошли, у нас сало закопанное есть.

Раскопала сало. Смотрим: немцы в том селе, в Красном Озере. Пошли мы в другой стог, в чужой. Рано проснулись. Та женщина говорит мне:

- Ты, - говорит, - спишь? Не спи, посмотри: впереди стога горят.

Встала я - правда, горят. Кругом по болоту горят..."

О таком же - Мария Семеновна Журавская, деревня Жилин Брод, Слуцкого района, Минской области:

"...Я живу в этом конце, а мама живет в том конце. И тогда я с ребенком пошла к маме. Може, мы пряли там, може, что другое - я уже и забыла. Сидим и слышим - стреляют... А нам и дела нет, что там стреляют. А потом говорю я:

- Пойду я до дому...-

Я пошла до дому. А мой хозяин дрова пилит на дворе. И говорим мы: чего это там стреляют?.. А потом глядим: через поля идет цепь немцев, Нам уже было некуда утекать... Може, мы и могли б утечь, но человек же думает: "Мы ж не виноваты. Что ж они нас душить будут или бить? А моего ребенка не было, у мамы был он. Как пошли они по деревне, так сразу зашли и к нам. Хозяина, Павлика моего, вроде бы забрали... Нет, не тогда забрали, вру я уже. Дитя принесли хлопцы мне, мои братья. В том конце брали молодых в Германию, так моя мама говорит:.

- Несите вы Мане дитя, а то и ее заберут.

Потому что я молодая еще была, с двадцать второго года.

И вот пришли они Павлика забирать в Германию. Мы с его матерью плачем, просим, чтобы не забирали. А немец мне... Я уже семь классов кончила и уже немного понимаю, что они говорят по-немецки. Чтоб и я, говорит, дитя бросила с матерью, а сама - в Германию, и тогда будет "гут". Как мы ни просили с мамой, как мы ни плакали, все равно забрали Павлика и погнали на деревню. Потом вышла я... Был оттепельный, теплый день, я это дитя укутала и вышла. Встречаю знакомого полицая, спрашиваю:

- Что это будут делать?

- А я ничего не знаю.

Я иду, все равно иду. Павлика гонят, и я сзади иду. И еще раз спрашиваю у полицая, а он еще раз говорит, что ничего не знает. Свой парень, може, меня и провожал не раз. А потом говорит:

- Если хочешь, дак гони коров.

По третьему разу только мне сказал. Стали нас сгонять в одну хату, к Костику Тихону. Пришла я и говорю своему мужу и дядьке:

- Наверно, будут что-то с нами делать. Потому что мне полицай сказал, чтоб гнали коров...

Это теперь уже люди живут роскошно, а тогда ж, известно как было. Штаны латаные. Павлик говорит:

- В Германию повезут, так ты хоть беги штаны мне лучшие возьми.

Я и побежала, мы недалеко от Тихонов жили, наискосок.

- И табаку возьми и еды возьми.

Мы согласились с его матерью, что дитя у нее побудет. Она говорит:

- Если вы там останетесь, то хоть будете жить.

А он говорит:

- Я никуда не пойду, все равно утеку.

Это мой хозяин.

И мы так бегали, бегали, то табаку, то того. Я бежать, а немец как крикнет: "Хальт!" - так я вернулась и дитя взяла на руки.

Его, Павлика-то, погнали уже, а меня оставляют с ребенком. Посчитали людей, и меня посчитали. Все равно нема мне куда ребенка деть, на чужие руки да такого ребенка, год и три месяца... Стою я вот так около дверей, а он у меня ребенка из рук, немец, и отдал другой. Это была Яся Карповича тетка. А меня - за двери:

- В Германию, будет "гут".

Погнали мы коров. Снегу много было. А мы идем не по дороге, а сбоку. И так я уже устала, так устала. А Павлик говорит:

- Баба, хоть и не можешь, а шевелись. Сейчас дойдем до леса.

Дошли до моста, а тут эти танки... Или эти машины идут... И видим - подводы едут по Переходам, а какие подводы,- мы не знаем. Може, немцы, може, кто там, черт его знает. Тут дальше стала присматриваться, еще двое с нами шло... Один босой. Я ж и говорю, что тогда никакая хвороба не брала. Може, два километра человек босой по снегу шел. А теперь чуть что - и уже... А потом увидели, что это свои на подводе. Пошли мы, поглядели, что нема нигде ничего, и кинулись в лес...

А потом я зашла на мамин двор. Я же знаю, сколько душ там было, сколько человечьих огарков могло остаться. А поглядели - нема. Батьку-то видели, что его забрали с конем, а моя мама - я же не знала, где.

У Костика Тихона в хате лишнее дитя было убито и сожжено. Може, это и мое? Може, его Костиковы дети куда под печь затащили, или куда?.."

Алена Казимировна Каминская из деревни Тихань, Слуцкого района;

"...Снегу было много, мороз был большой.

А потом шел карательный отряд. Остановился у нас в Тихани. Потом пошли на Гандарево, на Красную Сторонку, Левище, Подстарево, Старево... Пожгли, поубивали, скот забрали. Людей в Германию забрали молодых. А старых поубивали. И детей.

Ну, что они еще делали?..

Человек их двенадцать или десять зашли к нам. Халаты - в крови. Бабы спрашивали старые у них:

- Что вы делали так?

- Гусям головы отсекали, - говорят они. Во, так они говорили.

Ну, нас вызвали на улицу, тиханцев, построили так в ряд, наставили с одной стороны пулемет на нас, с другой стороны - пулемет. И шел офицер с немцем и отбирал молодых в Германию. А мы так с детьми остались в этом ряду. Потом приказали собрать: подушечку, одеяло, на три дня еды, и полицаев поставили в калитках, чтоб эти уже не заходили, кого в Германию отобрали. Ну, мы так вынесли им на улицу еду, все собрали. Их погнали, молодых, в Германию. Забрали скот.

А эти десять или двенадцать немцев заехали в Лазарев Бор. Поехали туда, глядим - горит. Стрельбы наделали. Там людям сказали, что, если встретят немцев со столом, хорошо встретят, дак они жечь не будут. Они их встретили столом уже, аккуратно. А они все забрали, тот стол перевернули, а людей посгоняли в хаты, сожгли, а скот забрали. Молодых тоже в Германию отобрали и погнали".

Вот так всю Беларусь хотели превратить в лагерь смерти. Только вместо колючей проволоки - "оцепление", цепи карателей со всех сторон. Набитые людьми хаты, амбары, сараи - "деревенские крематории". И отбор, сортировка жертв назывались не по-лагерному, не "селекцией", а "сход", "собрание", "проверка паспортов"...

Ирина Ивановна Лопатка, деревня Лочин, Осиповичского района, Могилевской области.

"...Ну, а тогда ходит этот немец и - на улицу! Гонит на улицу. Всех, до одной души на улицу. Ну, мы, правда... Я девочку за руку, и булка хлеба лежала на шкафчике - я за эту булку, под мышку - и на улицу. Мы же думали, построят и снова, може, отпустят.

А они построили в ряды, в три ряда, и погнали на колхозный двор. Там снова построили в два ряда... в три ряда так же. Всех, всех! А потом ходят и выбирают. Вот поглядит в глаза и - за плечо или за руку вытащит. И в другой ряд ставит.

Дак я девочке говорю:

- Налечка, беги к бабушке и стой. А мы с Катей утечем.

Так звали брата жену. И у нее трое детей. Уже так думали, что нас на Погорелое погонят, а там большой лес, дак я говорю:

- Мы утечем. Лесом будут гнать, дак мы утечем.

Уже село горит. Двери у нас открытые в хате, дак наложили соломы, натаскали немцы, и уже из дверей полыхает огонь. И тогда они погнали нас. А эта девочка моя плачет:

- Не хочу.

Стала около бабушки и стоит уже, плачет. Полицай идет.

- Чего ты, девочка, плачешь?

- К маме хочу.

- А где твоя мама? Иди к маме.

Она прибежала, я ее за руку, и командуют нам:

- Вперед!

Погнали нас. А этот вот, старый был, наш сосед, дак он не может идти, -дак они его палкой, палкой! Потом одна старуха была. И ту палкой. И девка, може, девятнадцати, двадцати годов, дак она под ельником лежала, схоронилась. Дня два там лежала. А тогда весна холодная была, в мае, что ли. Это уже последний год был. Дак они к той девке и поспихивали всех, и мы их больше уже не видели. Ну, а нам скомандовали:

- Вперед!

А всех, кого повытаскивали из рядов - назад, в село. В дом их погнали и в сенцы. И еще в два дома...

А нас гнали на Погорелое сначала, семей десять с детьми.

Прошу девок:

- Девки, утеките какая-нибудь. Партизанам скажите, кто живой, а кто...

Боялись, никто не утек. Девчат несколько там шло с нами. И никто тогда, никто не утек. Тогда нас в Буду загнали и закрыли в сарай. А мужчин отделили и в истопке заперли. Дак мужчин там много было, а помещение малое, дышать было нечем, дак они потолок подняли. Ну, а нас загнали в сарай, все ночевали. Ну, а назавтра выгнали, и снова построили, и снова так же выбирали. Еще наших семь женщин с детьми выбрали.

Вопрос. Что-нибудь спрашивали или просто так: посмотрит и выбирает?

- Так вот посмотрит и за руку вытащит или за воротник вытащит, а остальных уже погонят в Лапичи. Дак многие сами просят. Тут у нас одна женщина была, уже старая, дак она говорит:

- Паночек, я уже старая, не дойду в Лапичи.

А какую насильно вытащит - черт их знает! Я не знаю, как они выбирали..."

Куда, в какую щеренгу проситься, люди не знают. И многие сами идут в ту, которую как раз осудили на смерть, на сожжение. А палачам вон как весело "играть": ну, ну, бабка, гори, если сама напросилась!

"...Дак тех в истопку загнали, а нас повели в Лапичи. Их сначала в истопку загнали. После, говорили, погнали в Полядки и там сожгли. Семь женщин с детьми. А одна девочка большая была и с ней четверо меньших, дак она тоже сама просится, говорит:

- Паночек, я не донесу.

Одно с ней было маленькое.

- Ну, дак становись тут!

И ее, ту девочку с детьми, тоже загнали и спалили..."

Это они любили - повеселиться, "трудясь". В Збышине, Кировского района, Могилевской области, убили всех, кого нашли, живыми оставили лишь двух стареньких женщин семидесяти лет, одну к тому же слепую; "Пусть живут - Советскому Союзу на расплод будет!.." Это их так опьяняло - власть над жизнью и смертью людей, целых семей, целых деревень. Шурупчики огромной бесчеловечной машины, механические исполнители воли "высших", тут они тешили свою душу властью над другими - чувствовали себя "арийскими богами", что сами себе выбирают человеческие жертвы.

Другой район, другая деревня, другой рассказ:

"...Сидели мы в той хате, може, два часа, а може, и больше. В крайней хате. А потом уже двое идут. Один переводчик, а другой такой высокий немец. Нахрамывал на правую ногу. Палка у него была. Держит палку эту резиновую... Ну. знаете... Как открыли хату - стали в дверях и смотрят. Поглядели, поглядели, семьи полицаев с бумаги вычитали и вывели. Ихнее родство. А нам уже всем, значит, положено погибать... Ну, там у нас был староста. И тут он подошел и стал просить:

.- Отпустите меня с семьей...

Немец палкой ударил его по голове, и в первую очередь забрали и повели их... Повели, а куда повели, никто и не знает. Подходит другой человек:

- Отпустите меня. Комендант - мой сродственник. В Старобине.

Долго он им что-то говорил, а им терпения нема, им уже охота бить, а он все говорит. Опять они палкой по голове, и этого забрали, и семью, и тоже повели...

А моя девочка стоит, старшая... У меня четверо было детей, а беременная я была уже пятым, подбегает она:

- Папочка, всех людей ведут, все просят, а ты не просишь... Хоть бы ты, папка, попросил! Эта ж вот хата будет гореть - будут наши глазки выскакивать... А ты, папочка, никого не просишь...

А батька говорит:

- Дочка, активу своему вон как дали, а нам уже и бог велел по гибать.

- Ну, попроси!

Она еще и в школу не ходила, маленькая была.

А переводчик поглядит, поглядит на людей...

А моя все просит:

- Папочка, попроси!..

Муж подошел да и говорит:

- Господин переводчик, я хочу о чем-то у вас спросить...

Милые мои, я ж говорю - или это судьба такая, или что...

- Я, - говорит мой, - человек нездешний, приезжий, специалист по найму, кузнец. Я, если жить буду, то пользу хоть какую дам, какой вам интерес, что вы меня убьете...

Переводчик что-то погергетал тому немцу, а тот зиркнул глазами и велел переводчику ответить: мол, кузнец, все равно ж ты один день только поживешь.

А мой говорит:

- Старая пословица: кто тонет, тот и за бритву ухватится. Хорошо и пять секунд прожить.

А этот, с палкой который, бил людей, визжал, а то, видите, утих, говорит:

- Ну бери свою жену, детей, иди!

То ли судьба такая, то ли кто счастливый из детей?..

Но только мы вышли из хаты, дак немец этот говорит:

- У них много киндеров - в коровник их.

Много детей - жалко выпустить..."

Мария Ефимовна Маголина, от которой мы в деревне Заглинное, Солигорского района, услышали эту историю, спасла своих детей. А после войны и еще пятерых родила: она - женщина и теперь еще моложавая - мать-героиня.

Но смотрите, как тот, "с палкой", рассудил: как и положено фашисту.

Не детей пожалел, а пожалел, что их "много" у того кузнеца, которого он хотел отпустить: может, сгодятся его мастеровитые руки. А у человека, оказывается, вон сколько детей! "Биологический потенциал"... Нет, "в коровник" - в огонь их!..

Так вершат эти "сверхчеловеки" судьбы людей.

Но наступает час расплаты и тогда...

На Витебщине было. Там тоже поделили жителей деревни на "не нужных рейху" и "нужных", одних уничтожили, других- "немецких рабов" - везли на машинах, и только остановилась колонна, вдруг крик:. "Партизаны!" Так один такой "бог" от страха вывалился из кабины, потерял сознание. Сразу забыл, что он какой-то там "сверх", что смерть - "добрая подруга". Потому что это уже не чужая смерть, а своя!..

К другим расплата пришла позже.

Но пока они работают.

"...А тут уже в эту деревню немцы заходят. Мы идем домой, а тут уже по дворам ходят немцы. Только я прибежала домой, а уже гонят на собрание. Гонят на собрание, спрашивают, сколько лет, а у меня мачеха была. Она говорит:

- Она еще малая девочка...

Выгоняют из хаты всех на собрание. Подошли мы туда, уже из села... Один был картавый малец. И он голосит, и бабы голосят все, дак он камень схватил и - на этих, на полицаев... А полицай один:

- Вот дурак, а хочет жить!..

И матом на него.

Подогнали нас в конец деревни и хотели кидать в яму. Яма была силосная. Но они говорят:

- Погоним дальше.

И погнали нас до речки, и начали отбирать: которых в Германию, а которых...

Отобрали нас несколько человек, а тех погнали убивать уже...

А нас, молодых, погнали назад в деревню. Мы стоим на дворе на одном. И там две бабы спрятались... бабы и два пацана. А немцы все ходят, разговаривают. Вот я то слово помню теперь, как я слыхала: "Ком раус! Ком раус!"

А они сидят под кроватью, эти бабы. А немцы их вытаскивают. С детьми: два мальчика и две женщины. Вытаскивают они их вон, а мы стоим это на дворе, и немцы стоят около нас, чтоб мы не поутекали. Ах!.. Тогда выгнали их во двор и только слышим: "Пок!" А эти дети: "Ай-яй-яй!.." "Пок!" - второй раз, и эти опять в крик. И четыре раза выстрелили. И убили их, а нас, всю молодежь, которую оставили, погнали".

Рассказывала Мария Федоровна Верховодка из деревни Иканы, Борисовского района.

Из той же деревни - Тимофей Никитович Тарасевич:

"...Моя хата была около кладбища. Жену с детьми забрали и убили там. А я в подводы поехал. Приехал домой, а тут уже все убитые. Когда убивали, я тут не был. Нас было человек пятнадцать в подводах. Приехали, а вся груда эта - убитые и сожженные... Всех чисто побили, никого не осталось. Где ж люди? Пошли искать, а они так во: как горели, локтями в землю, так волосы обгорели, а головы - как капуста, белые кочаны.

Сот около семи убили.

Тут еще немцы дорогу расчищали, что партизаны лесом завалили, взяли для того из Горелого пятьдесят мужчин. Да потом и их застрелили,- они шли домой и зашли сюда, дак они их переняли и побили. Которые утекали, дак и на поле побили. После находили в кустах.

Потом ехали из Плещениц чужие возчики, и тех переняли тут, и тех сюда, побили..."

Уже так втянулись "в дело", что и про "селекцию" забыли. Так и пошли бы. По всей земле...

Старик держит мальчика как будто надо всей Землей. Такое каменное и такое мягкое тело мертвого мальчика. Глаза старика черною бездною спрашивают у всего мира: неужели это правда, люди, то, что с нами было, что с нами делали?..

При перепечатывании материалов сайта активная ссылка на сайт обязательна!

Copyright © 2003-2009