Известия № 77 от 12 мая 2005 года

Дневник Анатолия Пилипенко, узника концлагеря

Харьковский студент-филолог Анатолий Пилипенко летом 1943-го был угнан на принудительные работы в Германию. Заподозренный в саботаже, попал в исправительно-трудовой лагерь Хаттинген, "филиал" Заксенхаузена. Если строго, предлагаемый текст-не дневник. Впрочем, вы все поймете сами...

"Я внутренне умер"

24.4.45 г. Сижу у холодной печки. Ничего не делаю. Ясная погода. Решил писать о том, что собой представляла жизнь в Германии.(...)

К-Z Lаgег Hattingen. Концентрационный лагерь в Гаттингене. Здесь я находился с осени 1944 года до прихода американских войск (7.4.45). Точных дат определить не могу: чувство времени тогда потерял в постоянном ожидании мучительной смерти.

Арест

Моросит... Сыро на дворе. Холод пронизывает до костей. Среди деревянного барака стоит печка, увешанная портянками, мокрой одеждой. Двухэтажные деревянные кровати; за печкой - стол с мисками и ложками. Кто-то храпит, кто-то стонет...

Придя с ночной смены, я уснул, сидя возле печки. Удар в спину и звериное "Aufstehen!" Вижу - гестаповец и поляк-переводчик: "Имя? Фамилия?" А затем: "Во ист дайне пистоле? (Где твой пистолет?)" Не успел рта раскрыть, последовала команда снимать брюки и ложиться на стол. Окна закрыли, включили свет и начали отсчитывать удары. Сначала - нестерпимая боль, но дальше уже ничего... тело окоченело... Потом лишился чувств. Кто-то полил водой, я очнулся.

Обыск они заканчивали. Взяли мои документы, письма, фотографии. Как пьяного, вывели на двор. Авто - "черный ворон" - уже стояло у ворот.

Концлагерь

Лагерь имел форму четырехугольника: метров 600 в длину и метров 300 в ширину. Этот четырехугольник, бока которого состояли из самих бараков, был полностью изолирован от взглядов снаружи. На одной стороне находится бюро, где допрашивают, записывают, нумеруют и пр. На противоположной стороне - уборная, умывальник, сарай с углем. Перед умывальником - дежурная будка для полицаев.

В центре двора-водохранилище, вокруг которого в 3 метра шириною проходит дорожка для бега. Это так называемый "кружок".

Допрос

Нас выстроили перед бюро. Команда снять головные уборы и стоять смирно. Два полицая подошли. Один заорал на смешанном немецко-польском на моего соседа: дескать, веселый вид, - и ударил в лицо. Другой успел избить какого-то старика. Вышел комендант со списком. В середине комнаты я увидел за столом разукрашенную секретаршу, поляка-переводчика, коменданта и высшего майстера со знаком "СД" на рукаве, с крестом на груди. Каждый держал в руке "гумму" (кусок резинового шланга, в который заправлена дробь и сделана рукоятка; удары гуммой считались "легкими": во многих случаях били чем попало - лопатой, топором. Ложем винтовки. Последовали вопросы: "Имя, фамилия? Год рождения? Специальность?" Ответил: "Студент".

-А-а-а!-и посыпались удары по голове.-Парашютист! Шпион! (...).

Настоящий "кружок"

"Раус!" ("Выходи") В дверях начали бить гуммой, приказали бежать по кругу. Двор был освещен. На каждой стороне "кружка"-несколько человек; у каждого пистолет и гумма. Сначала бежали, прижимаясь друг к другу. Но на каждом повороте несколько человек от ударов выходили из строя, нас быстро разбили по одному, по два человека. Теперь никто не мог проскочить, не получив удара по голове или в лицо.

Раздирающее "Лос!" ("Быстро!") Мы сделали несколько "кружков". Кто-то, защищаясь от удара, подставил руку. Фашист, не удержав, упустил гумму. "Виновника" остановили и били, пока не лишился чувств. (...)

Фрицы от происходящего звереют, берут палки, держаки от гаков для штопки путей (на железной дороге). После каждого удара гаком человек падал, обливаясь кровью. Я еще бежал. На повороте увидел полицая с занесенным гаком. Он метил мне в голову. Я пригнулся, удар пришелся по плечам. Через несколько метров я упал. Удары гуммы снова привели в чувство. (...) Очутился в середине нашей колонны. Шесть человек еще "бежали". (Конечно, "бежать" в полном смысле этого слова вряд ли кто в концлагере мог вообще.) Фрицы набросились на отставших, те упали. Их начали бить ногами. (...)

За что попадали в лагерь

Большинство сидит за побег, за саботаж, за "покражу". Часто убегают военнопленные; бегут из штраф- и концлагерей. Если узнают, что бегал несколько раз, - казнят. Саботаж-это не вышел на работу, не послушал майстера, плохо работал и пр. "Покража" значит, что измученный голодом человек взял несколько штук картофеля, брюквы и т.п. Еще сидят за политику -рассказывали немцам-рабочим, как живут в Советском Союзе. Особенно их удивляли бесплатное образование и лечение. ( А сейчас? За химию с физикой в школе платить придется? За операцию врачам платить?- Авт.сайта)

(...) В 4 часа - сигнал вставать. Вынесли парашу, занесли угля. Двери всегда замыкались. Нас держали во много раз строже, чем итальянцев, которых в лагере большинство. Также были немцы-заключенные.

"Косой"

"Косой" - дежурный полицай (вахмайстер). Он действительно был косой: смотрел в одну сторону, а видел, что делается в другой. Кажется, специально подобрали с таким недостатком. Все его боялись. Особенно доставалось новичкам. Поставит, бывало, в бидоне суп возле умывальника. Новичок идет с миской. Видит, полицай смотрит в другую сторону. Голод делает свое дело: несчастный набирает миску супу. Но Косой тут как тут. Сначала изобьет гуммой, потом привяжет к столбу, где приходится стоять с полдня. Так он проделывает каждый день. Всегда бьет с улыбкой. На его дежурстве вешают чаще...

Номера

На протяжении нашего пребывания в Германии мы были лишены имени и фамилии. Фашисты не считали нас за людей. Наши спины и брюки были исписаны масляной краской, которая не отстирывалась. Я был во многих лагерях, товарищей припоминаю по лицам, знаю их номера, но не помню имен. Каждый раз вызывали, отмечали, называли лишь номер. В концлагере это было особенно важно. Ведь нам нельзя было разговаривать в строю, на работе, нельзя зайти в другую комнату. Кого освободили, кто убежал, кого избили - мы узнаем лишь по номерам. Мы знаем друг друга по номерам.

Воскресенье

Самым тяжелым днем для нас было воскресенье. Начальство пьяное и может в любое время погнать весь лагерь на "кружок". Били особенно по-зверски; без смерти никогда не обходилось.

Работа

Русский Подхалюзин, по лагерному прозвищу "Генерал" (всем доказывал, что в старое время был генералом) объяснил, как мы должны выходить на работу и как работать. Есть рабочие команды: "ОТ", "Райзбан", "Кокерай", "Электро", "Фергинтунг-5", "Ветгер" и новая команда для окопных работ "Гаттинген". Когда вахмайстер (полицай) из дежурной будки будет называть команду, вы должны слушать, ваша это команда или нет. Если он назвал команду, в которой работаете вы, сейчас же бегите и вставайте в строй по три. Кто выбежит последним, того будут бить.

На другой день в 5 часов утра под свист и крики полицаев первой выбежала моя команда "Фергинтунг-5" из 6 человек. Я бежал неуверенно, плохо разобрал название команды. От свежего воздуха закружилась голова. Ударяя гуммой каждого, вахмайстер переписал наши номера, вывел за ворота лагеря и передал начальнику цеха (...).

В цеху не было никакого подъемного крана и все тяжести переносились рабочими. Это и была наша работа. Продукция состояла из каких-то металлических пластин, которые нужно было закалить в другом цеху, после чего все это грузили в вагоны и увозили. Носили, складывали, перевозили железо с 6 часов утра, с перерывом лишь на полчаса на обед. Вечером в 6 часов отводили в лагерь. Стоило майстеру сказать, что такой-то плохо работал, и человека избивали до полусмерти.

Обед и ужин

(...) Два раза в день мы получали баланду (суп). Баланду раздавали перед полицейской будкой. Получать нужно было бегом. Суп был всегда один - из капусты или брюквы, всегда недосоленный (чтобы не так пухли). На работе по вагонам мы всегда смотрели соли. Прятали по карманам, под рубахой. Полицейские находили и страшно избивали. Носили также картофельные лушпайки, брюкву, кольраби, буряки и пр. И никакие наказания не могли удержать голодных, измученных людей.

Около 10 человек всегда дежурили в умывальнике и, рискуя жизнью, брали суп из термосов, как только полицай отойдет в сторону. С этим супом они возвращались в умывальник и меняли его на недокурки, здесь же меняли обувь и одежду, оставляли друг другу записки и пр. Так мы узнавали лагерные новости: кого выпустили, кто бежал, кого убили, повесили. Каждый день Косой кого-нибудь привязывал к столбу и обливал водой. А зима необыкновенно холодная, привязанный синел от холода, болел... Я спрашивал всех - французов, голландцев, бельгийцев, поляков, сербов. Все говорили, что лишь здесь попали в такие условия; все ненавидели фашизм.

"Говорите-сам повесился!"

Придя с работы, на соломе возле дверей я увидел новичка. Он спал. "Кто это?" - спросил. "Немец,- ответил сосед, - не шпиона ли подбросили?" "Не знаю,-проговорил из угла другой наш, больной,-но этому бедняге досталось: наверное, часа три бегал по "кружку" и избили порядочно... не похож на шпиона". Часа два спустя немец поворачивается с боку на бок. Я (Пилипенко немного знал немецкий. - Известия) прилег к нему. Он охотно, по-детски начал рассказывать: "Был на Восточном фронте. Ранен в руку (рука не работает). Потом работал на заводе вместе с русскими. Но я не могу бить людей, кричать на них. Всегда помогал русским: давал курить, хлеб. За это и попался". На вопрос, откуда он, ответил, что из Гаттингена, остались мать и сестра.

Среди ночи я проснулся. Горел свет. Слышно резкий разговор по-немецки. Хотел было подняться, но сосед придержал меня, прошептал: "Комендант!" Я понял, что все уж давно не спали, что в комнате что-то происходит. Затаив дыхание, начал прислушиваться. "Кто ты?" - допрашивал комендант новенького. "Немец". - "Нет, ты - юда". - "Не знаю, мой отец и мать - немцы". - "Признаешь себя виновным?" - "Нет". - "Я не собираюсь с тобой долго говорить. Сейчас ты будешь повешен". - "Я невиновен. Дайте возможность родственникам похоронить меня". - "Вот гвоздь. Забей его в этот столб",-игривым голосом произнес комендант, подавая молоток и наставляя пистолет.

Когда гвоздь был забит, немцу приказано было снять подтяжки и сделать из них петлю. Тот молча сделал. Прошло минут 5. Нигде никакого шороха. У каждого пронеслась мысль: что же будут делать с нами, если так открыто устроили виселицу?

Тишину нарушил грохот упавшего стула, раздался стон повешенного. Подтяжки растянулись, ноги достали до пола. Ножом ему разрезали петлю. Ослабшее тело упало на цементный пол, но человек был жив.

Свет выключен. Дверь снова заперта. Не успел я уснуть, как снова вошли комендант и полицай. Немца поставили на ноги, и начался тот же самый допрос: "Теперь повесим тебя на поясе". - "Я прошу расстрелять меня". - "О нет, мне не было такого указания".

Все было приготовлено. Полицай быстро выбил стул. Тело тяжело упало на пол: от тяжести пояс разорвался. Убийцы ушли. Спустя несколько минут вернулись. На этот раз принесли проволоку. Третий раз полетел стул, но петля не оборвалась.

Я почти не спал до подъема. Полицаи сменились. Один вошел, остановился перед повешенным.

- Говорите, кто это сделал? Чей это пояс?

Кто-то ответил, что мы спали и ничего не видели.

- Значит, сам повесился. Хорошо. Придет начальство-говорите, что ничего не знаем, кто скажет другое-погибнет.

После работы я узнал, что приходили гестаповцы, доктор, написали какой-то протокол и ушли. Затем приехали мать и сестра немца, забрали вещи, подписали тот же протокол и увезли хоронить.

расстрел товарища

В это время к нам уж доносилась канонада приближающегося фронта. Фашисты становились все более злые. Самое опасное было ночное посещение пьяных гестаповцев. Это происходит так. Внезапно среди ночи открывается дверь. С диким ревом врываются в барак - впереди обермайстер с крестом на груди, за ним разные шефы, у двери - дежурные полицаи. Обермайстер, как коршун, пронизывает каждого пьяными глазами. Выбрав жертву, ударяет ее гуммой: "Русише комиссар! Бандит! Шпион! Юда! Партизан!.." Все остальные должны подесятерить удары. И так из барака в барак, по всему лагерю.

У нас особенно выделялись своим видом два товарища: у одного длинные черные усы, другой же - лезгин с Кавказа Алим - имел черные волосы, смуглое тело. Как-то сказал: "Мы погибнем здесь". "Зачем ты это все время повторяешь?" -"Сам не знаю, душа мой волнует". Это и был наш последний разговор. Ночью Алима не стало. Пьяная группа во главе с гохмайстером ворвалась к нам ночью. "Юда!-показав на усача, крикнул гохмайстер.

- Выходи на двор!" - "Вид не похожий, герр обер, - прошептал пьяно комендант. "Ну так этот! Похожий?"-указано было на Алима. Старика с усами возвратили, Алиму велели бегать по "кружку". Прострочил автомат. У меня по телу прошла дрожь... Утром узнали, что убили еще какого-то поляка.

* * *

(...) Каждый день кажется вечностью. Как медленно бежит время! А издали посмотришь- оно пролетело, как миг...

Есть Бог на свете!

Оригинал "Дневника А.Пилипенко" хранится в Городском архиве Хаттингена. Дневник написан на оборотах производственных бланков. Конечно, мы взяли лишь фрагменты, полный вариант увидит свет в книге "Нам запретили белый свет" (издательство "РОСПЭН"); текст "Известиям" передали ее составители - историки Николай Поболь и Павел Полян.

...Все-таки есть Бог на свете!

При перепечатывании материалов сайта активная ссылка на сайт обязательна!

Copyright © 2003-2009