С.А. Ваупшасов
БРОСОК В МИНСКУЮ ЗОНУ
Метель заносит лыжню,- Контрпропаганда и радиосвязь.
- Окруженцы.- Возмездие предателям.- Первый бой с карателями.
- Отряд "Борьба".- Под маской партизан
Спустя некоторое время мы вышли в расположение 227-го сибирского лыжного батальона. Нас там уже ждали, комбат сообщил, что отряду лучше всего перейти фронт в районе деревни Собакино, в которой занимал оборону старший лейтенант Рыжов с 60 бойцами. С наступлением сумерек мы выступили. Нас сопровождали сибиряки-разведчики И. Н. Леоненко и А. П. Чернов; командир батальона и сам долгое время шел с отрядом, как бы не желая расставаться. Понимал, что дело нам предстоит опасное и серьезное, наверное, слегка завидовал.
В Собакине разведчики представили нас Рыжову и передали задание комбата - обеспечить проход через линию фронта. Но Рыжов отсоветовал перебираться на ту сторону в такую ночь.
- Луна, товарищи, светло! Немец наверняка обнаружит лыжню, начнет преследование, и погорите вы в свой первый партизанский день. Надо дождаться облачности, снегопада.
Пришлось заночевать в деревне. Днем на Собакино предприняли вылазку немецкие лыжники. Бойцы Рыжова отбили атаку. Мы провели день в томительном ожидании.
Вечером пошел снег, замела метель. Отряд облачился с белые маскировочные халаты и под покровом темноты покинул деревню. Во главе колонны шел Рыжов со своим орди- [215] нарцем, мы растянулись вереницей, груз несли на себе. Каждый боец налегал на лыжные палки, стараясь не потерять из виду впереди идущего: в этой снежной сумятице недолго было и заблудиться. Зато мы были гарантированы от того, что нас засечет немецкое боевое охранение. Линия фронта не была сплошной, и сибиряки хорошо знали такие места, где на стыке двух воинских частей противника имелись бреши. В один из таких разрывов и провел нас старший лейтенант Рыжов.
После трех километров пути он остановился и сказал нам:
- Стоп, славяне! Передовая осталась в двух километрах позади, мы в тылу у немцев. Давайте попрощаемся. Однако будьте и дальше осторожны, вокруг второй и третий эшелоны вражеской обороны, как бы не нарваться на штабную охрану. Ни пуха ни пера, товарищи!
Рыжов и ординарец повернули назад, а мы по компасу и карте двинулись на юго-запад, через Псковскую область в сторону Белоруссии. Два лыжника-разведчика, выделенные нам командиром 227-го батальона, остались с нами. Мы приняли их в свою среду радушно, ребята крепкие, выносливые, смелые, успели подружиться с бойцами и командирами отряда, высказали горячее желание участвовать в партизанской войне. Так, уже в первые сутки нашего рейда наш личный состав увеличился на два человека.
Всю ночь мы шли глухой лесистой местностью, выслав вперед разведку из пяти человек и организовав тыловое охранение колонны. Метель, занося лыжню, помогала нам совершать переход скрытно. Отряд шел молча. Сквозь завывание ветра слышался лишь легкий скрип лыж, скользящих по снегу. Не звякали ни котелки, ни оружие, команды передавались вполголоса по колонне от бойца к бойцу.
На рассвете мы вышли к деревне Кайки Невельского района. Заснеженные избы встретили нас глухим молчанием. Не пролаяла ни одна собака. Позднее мы узнали, что оккупанты перестреляли в деревнях всех собак. Сделано это было из тактических соображений, чтобы карательные отряды могли бесшумно входить в населенные пункты и, пользуясь внезапностью, успешно вылавливать партизан. Видать, несладко жилось фашистам на захваченной советской земле, если даже собакам они вынуждены были объявить тотальную войну!
Несмотря на ранний час, кое-где уже топились печи. Разведка выяснила, что немцев в деревне нет. От шоссейной до- [216] роги деревня стояла далеко, и это гарантировало нас от внезапного нападения, потому что гитлеровцы пешком на большие расстояния обычно не ходили, а передвигались всегда на машинах, которые по занесенным снегом проселочным дорогам пройти не могли. Удаленность от шоссе служила надежным условием нашей безопасности.
В Каиках мы сделали остановку на день. Еще в Москве было решено совершать переходы ночью, а днем отдыхать в лесу или деревнях. На околицах выставили караулы. Караульным приказали в деревню, если кто приедет или придет, впускать, а из деревни не выпускать. Эта мера застраховывала нас от вражеских лазутчиков и осведомителей, если бы таковые оказались и попытались раскрыть стоянку отряда и донести в ближайшую комендатуру.
Жители встретили нас настороженно. Вскоре их недоверчивость сменилась удивлением. Отрезанные от Родины, попавшие под пяту иноземных поработителей, они давно не встречали советских бойцов, не ведали, что творится на свете, не получали никакой достоверной информации о положении на фронтах. Немецкая пропаганда распространяла в захваченных районах самые дикие измышления, что Красная Армия разбита, Москва и Ленинград пали, Советской власти приходит конец.
В самом просторном доме мы созвали собрание всего взрослого населения. Пришли главным образом женщины, старики и инвалиды. Работоспособных мужчин на оккупированной территории почти не было, все находились в армии или в партизанах. Перед собравшимися выступили комиссар Морозкин и я. Мы рассказали о положении на фронтах, о сокрушительном разгроме немецких войск под Москвой, о героической работе военного тыла. Особо остановились на вопросах партизанского движения, познакомили жителей деревни с партийными директивами об организации всенародного сопротивления врагу, призвали их саботировать все мероприятия немецкой администрации, оказывать противодействие гитлеровскому "новому порядку".
Слушали нас очень внимательно. Видно было, что население истосковалось по правдивому слову, по всему человеческому и советскому.
В дальнейшем такие собрания, митинги и беседы с местным населением мы проводили в каждой деревушке, где останавливались на дневку. Пропагандистами и агитаторами выступали все бойцы и командиры отряда. Мы распространяли [[217] среди жителей взятые с собой газеты, листовки, брошюры, портреты Владимира Ильича Ленина.
Пройдя Невельский район Псковской области, вошли в пределы Белорусской республики. Наш путь лежал восточнее городов Полоцка и Лепеля, затем мы повернули па запад и с севера двинулись на Логойский район, где нам предстояло базироваться. Логойск находится в 30 километрах от Минска, но обосноваться ближе к столице Белоруссии мы не могли, поскольку местность вокруг города в основном голая, неудобная и опасная для партизанских лагерей.
Наш рейд продолжался несколько недель, в сутки мы проходили 55 - 65 километров. Режим наших переходов был такой: в сумерках со стоянки выезжали на санях, которые охотно предоставляло нам население, ехали до полуночи, затем становились на лыжи и шли до рассвета.
Останавливаться на отдых приходилось не всегда в населенных пунктах. Иногда поблизости не оказывалось ни одной деревушки. Иногда в намеченном селе стоял фашистский гарнизон. В таких случаях отряд отдыхал в лесу, даже костры не всегда удавалось разжечь, если враг был близко. Бойцы крепко спали после ночного перехода и плотного завтрака, а над ними шумели белорусские леса, выл ветер, и метель заносила их снегом, превращая в невысокие белые холмики. Однажды на поверке я не досчитался одного бойца, стали думать, куда он мог деваться? Вспомнили, что утром он был в отряде. Приказал тщательно осмотреть всю территорию нашей стоянки. И пропавший боец нашелся. Он крепко и сладко спал, заметенный снегом за сосной, подобно медведю в берлоге.
Ежедневно я составлял обстоятельные донесения в Центр, сообщал товарищу Григорию о маршруте, стоянках, контактах с населением, о дислокации вражеских гарнизонов и пе-редвижениях войск, о политической обстановке на временно захваченной немцами территории.
Население оккупированных районов в подавляющем большинстве оставалось верным Советской власти и с нетерпением ожидало вызволения из фашистской неволи. Но в массе были и отщепенцы, ничего общего не имевшие с народом,-уголовники, бывшие кулаки и белогвардейцы, которые пошли в услужение к гитлеровским захватчикам.
Одно из сообщений в Москву было об окруженцах. Их мы встречали почти в каждой деревне и всякий раз невольно [218] задумывались о судьбе бойцов и командиров, по воле обстоятельств оказавшихся на оккупированной территории.
Мои товарищи и я в беседах с бывшими бойцами и командирами рекомендовали им идти в партизаны, создавать новые отряды, организовывать повсеместное вооруженное со-противление оккупантам.
Надо ли говорить, что многие окруженцы просили зачислить их в наш спецотряд. Но какова была бы цена такому отряду, составленному из первых попавшихся людей, почти не вооруженному и не обученному действиям в специфических условиях вражеского тыла? Подавляющее большинство просьб приходилось отклонять, но отдельных, наиболее надежных и полезных, на наш взгляд, людей мы зачисляли в отряд. И когда мы подходили к месту назначения, в отряде стало уже 50 человек.
Некоторым просто было невозможно отказать. Вот, например, старший лейтенант уралец Иван Андреевич Любимов. Как увидел наш отряд, узнал, кто командир, подошел ко мне, рассказал о себе и стал даже не просить, а требовать:
- Возьми, майор. Не могу я больше сидеть сложа руки. Возьми!
Говорил он горячо, убедительно, настойчиво. Я не устоял. Принял его в отряд и не ошибся: воевал Любимов умело, храбро, получил боевые награды, впоследствии стал членом партии.
А однажды мои бойцы задержали взрослого и мальчика. Мужчина вел себя независимо, даже вызывающе, не желал отвечать на вопросы. В горячке бойцы чуть его не расстреляли.
- Наверняка полицай или шпион! - доложили они мне.
А мужчина говорит:
- Дайте отдохнуть, утром все расскажу.
- Сбежит, обманет...
- Спокойней, ребята,-сказал я.-Охранять до утра, утро вечера мудренее.
И действительно, утром задержанный сообщил, что он майор, летчик авиации дальнего действия, сбитый над территорией противника. Пробирается к своим. В доказательство достал из тайника сверток и показал его содержимое: гимнастерка, воинские документы, два ордена. Вот вам и шпион! Этот случай научил мою молодежь не рубить с плеча, терпеливо и объективно разбираться в человеческих судьбах. [219]
Майора мы зачислили в отряд, и он воевал у нас до декабря 1942 года, когда мы отправили его на самолете в Москву, чтобы он вернулся в авиацию и продолжал сражаться с ненавистным врагом в воздухе.
На долгом пути к Минску разные были встречи.
Как-то ясным и ранним морозным утром отряд приблизился к деревне Замошье Лепельского района. Начальник разведки Меньшиков с тремя бойцами осторожно проник в деревню. Засели они в заброшенном сарае и стали вести наблюдение. Вскоре на улице начали появляться жители, немцев по всем признакам здесь не было. Но разведчики не спешили с выводами. Неожиданно в сарай вошел подросток. Увидев незнакомых вооруженных людей в маскировочных халатах, он испугался и хотел бежать, но бойцы задержали его.
- Не трусь, хлопчик,-сказал Меньшиков.-Мы свои, партизаны.- И показал пареньку красную звездочку на шапке. Тот успокоился и рассказал, что живет он с матерью и дедом, а отец в Красной Армии.
В это время из хаты вышел высокий крепкий старик. Мальчик оживился и прошептал:
- Мой дедусь. Он хороший, немцев терпеть не может и собирается уйти к партизанам.
- Зови его сюда,- сказал Меньшиков,- Только про нас не говори, пусть сам увидит.
Мальчик сбегал и привел деда. Вначале старик заробел, но когда удостоверился, что перед ним советские воины, осмелел и сообщил, что на днях в деревню прибыли пять полицейских и немецкий фельдфебель. Они арестовали двух колхозников и угрожают отправить в Германию всю молодежь. Он прервал рассказ и сказал внуку:
- Сбегай в деревню и узнай, где эти гады сегодня ночевали. Только осторожно, по-партизански!
Подросток убежал, а дед стал упрашивать разведчиков уничтожить предателей, избавить крестьян от их издевательств. Меньшиков возразил:
- Ликвидируем этих, немцы других пришлют.
Старик настаивал на своем:
- Бога ради, прошу, товарищи! Житья от них не стало. А другие появятся - и тех порешим. Нет больше нашего терпения!
Вернулся мальчик и сказал, что вчера враги весь день пьянствовали, а сейчас спят в двухэтажном доме, у них есть [220] винтовки и ручной пулемет, во дворе стоят две санные упряжки.
Разведчики обратились ко мне: как быть? Я задумался. Бой может всполошить оккупантов, и они нападут на след отряда, а нам надо как можно скорее попасть в район Минска. Однако оставлять извергов безнаказанными тоже нехорошо, тем более, что просьбу старика поддержали все жители деревни.
Посоветовавшись с комиссаром Морозкиным и начальником штаба Луньковым, мы решили покончить с гадами. Я взял пятерых бойцов, дед с внуком проводили нас к двухэтажному дому. Дверь была заперта, бесшумно проникнуть внутрь не представлялось возможным.
Мы окружили дом. Боец Иван Розум постучал в дверь. Там проснулись. Я крикнул:
- Вы окружены! Сдавайтесь!
Враги молчали. Видимо, приходили в себя от вчерашней попойки и от неожиданности. Розум изо всех сил рванул дверь, она распахнулась настежь, и тут же раздался выстрел. Боец был ранен в плечо и отскочил в сторону. Дверь захлопнулась, из окна по нам застрочил пулемет.
Я бросил в окно гранату. Стрельба прекратилась, из окна выпрыгнул полицай и бросился наутек. Наш богатырь Карл Добрицгофер поймал предателя и так ему дал по шее, что у того из рук выпала винтовка.
Оставшиеся в доме возобновили стрельбу. Тогда я бросил в окно вторую гранату, противотанковую. Раздался оглушительный взрыв, дом словно подпрыгнул, затем верхний этаж вместе с крышей осел, и дом как бы превратился в одноэтажный. Потом он жарко запылал, уничтожая уцелевших врагов.
Добрицгофер подвел ко мне захваченного беглеца. При обыске нашли у него записную книжку и несколько немецких марок.
- За них продал свою шкуру? - зло проговорил комиссар Морозкин и швырнул деньги наземь.
Я перелистал записную книжку и прочел: "Вчера поймали трех партизан, один удрал. Вечером пили, сегодня чертовски болит голова. Нужно еще найти выпивки. Но где?"
Бойцы выполнили волю населения, и отряд двинулся дальше, провожаемый всей благодарной деревней до самой околицы.
В пути произошла и первая встреча с белорусскими [221] партизанами. Их увидели начальник разведки Меньшиков и его помощник сержант Федор Назаров: двое вооруженных парней в обычной штатской одежде. Пока Меньшиков на приличном расстоянии разговаривал с ними, подоспел и я с остальными бойцами. Приказав всем оставаться на месте, я пошел к партизанам и сказал:
- Мы свои, советские. Назовите себя!
После некоторого колебания высокий черноволосый парень сделал шаг вперед и отрапортовал:
- Партизан Григорий Лозобеев.
- Партизан Тимофей Ясюченя,- представился второй.
- Майор Градов, командир отряда специального назначения. Следуем из Москвы.
Я показал свой мандат - узкий тонкий листок бумаги, выданный мне в наркомате, где значилось, кто я такой и каковы мои полномочия.
Начались рукопожатия, объятия, раздались радостные слова.
Так мы познакомились с партизанами из отряда лейтенанта Долганова.
Лозобеев и Ясюченя возвращались с задания в свой лагерь, расположенный в лесах Бегомльского района. Они пригласили с собой нас, и мы согласились: надо было устанавливать самые тесные контакты с белорусскими патриотами, для начала поближе познакомиться хотя бы с одним партизанским отрядом и его командиром.
Было 8 апреля, бесконечная зима отступила под натиском весеннего солнца, и на смену морозам да метелям пришли новые сезонные неприятности. Мы пробирались по топким березинским болотам, и эта дорога оказалась ничуть не легче пути по глубоким снегам. С непривычки вымотались донельзя. Прошли 18 километров и наконец, измученные, грязные, выбрались на поляну. Невдалеке показалась деревня Уборки. Предвкушая долгожданный отдых, бойцы приободрились, повеселели. Я остановил отряд и спросил у Лозобеев а:
- Оккупантов в деревне нет?
- Сюда они боятся заходить,- уверенно ответил партизан.
Но я стреляный воробей и старый лесной волк, мне ли не знать, что враг часто бывает и хитрей, и умней наших о нем представлений. На всякий случай выслал вперед разведку. И не напрасно, потому что уже с окраины деревни развед- [222] чики подали сигнал: "Немцы",- и быстро вернулись к отряду.
У противника, конечно, тоже была налажена дозорная служба, и он обнаружил нас. Я приказал отойти назад и залечь на опушке леса. Из деревни вышел фашистский отряд численностью до роты и двинулся к нам. В бинокль я рассмотрел на их рукавах гитлеровские эмблемы: это были эсэсовцы.
- По-видимому, карательный отряд,-сказал я комиссару.
Взглянул на бойцов: все напряжены и серьезны. Приказал:
- Без команды огня не открывать!
Каратели, очевидно, решили, что нас мало и что мы плохо вооружены. Они бежали к нам во весь рост, как бы желая растоптать нас своими тяжелыми коваными сапогами. Впереди цепи бежал долговязый эсэсовец в офицерской шинели. Он размахивал руками и что-то все время кричал. Вот уже отчетливо стали видны под тяжелыми касками их потные лица.
- Бандит, сдавайсь! - крикнул офицер.
Мы молчали, фашисты приближались. Рядом со мной лежал с автоматом сержант Николай Малев. Когда офицер крикнул еще раз, я дал ему знак, и он скосил его. Рядом с убитым командиром собирался залечь фашистский пулеметчик, но Малев подстрелил и его.
Эсэсовцы ничего не поняли: они потеряли двух человек, но с нашей стороны стрелял только один автомат, значит, наши силы все же невелики. Немного полежав и постреляв по деревьям, цепь поднялась и с воплем "Сдавайсь!" ринулась на наш отряд. Расстояние до атакующих стало около 20 метров, и тогда-то я подал команду:
- Огонь!
Заработали все автоматы, винтовки и ручной пулемет спецотряда. Свинцовый шквал отшвырнул карателей далеко назад, они помчались к деревне, оставляя убитых и раненых. Мы преподали фашистам наглядный урок, как вредно быть самоуверенными. Этот короткий бой был также нашей визитной карточкой по прибытии в Белоруссию. Пусть оккупанты знают, что чем дальше, тем жарче будет гореть у них под ногами советская земля!
Разгромив карателей, мы отошли в глубь леса и остановились на обширной поляне. Весеннее солнце заливало ее [223] теплыми лучами, а под ногами чавкала вода. Бойцы были возбуждены и громко обсуждали подробности первой открытой схватки с противником. Николай Малев находился в центре внимания: ведь это с его легкой руки так удачно сложился бой. Я напомнил Лозобееву о его опрометчивом ответе на; вопрос, есть ли в деревне оккупанты.
- Промахнулся маленько, - сказал он смущенно.
- Это "маленько" могло бы вам обоим стоить жизни, если бы вы не встретились с нашим отрядом.
- Действительно, товарищ майор! - воскликнул Ясюченя, который был чуть старше и опытней своего товарища.
Отдохнув и обсушившись на поляне, мы с трех сторон вошли в Уборки. Жители встретили нас радостно и удивленно. Они впервые стали свидетелями достойного отпора эсэсовцам и сообщили, что это был карательный отряд из города Борисова. В бою был убит его командир, награжденный двумя железными крестами, и около десяти солдат, четверо ранены. С перепугу фашисты приняли нас за парашютный десант регулярной армии, реквизировали у крестьян восемь подвод и впопыхах укатили в Борисов. Теперь наверняка сообщат начальству, что выдержали сражение с целым воздушнодесантным батальоном. У немцев вообще была манера преувеличивать численность белорусских партизан, как правило, они завышали цифру не менее чем двое. Сами они не всегда верили в свои выдумки, понимали, что бьют их не числом, а умением, но им было выгодно этими преувеличениями объяснять Берлину свои поражения и неудачи в лесной войне. Кроме того, такие уловки помогали местной гитлеровской администрации получать дополнительные контингенты войск для карательных операций.
В деревне мы быстро подкрепились и отправились дальше, на встречу с партизанским отрядом лейтенанта Долганова.
В этот день, 8 апреля 1942 года, мы сняли белые маскхалаты, они были уже ни к чему, снег сошел, и остались в привычном защитного цвета красноармейском обмундировании с красными звездочками на шапках и с полевыми петлицами на воротниках курток.
...База долгановского отряда не отличалась удобствами. Грубые землянки, примитивные костры. Но маскировка соблюдалась, охрана и дозорная служба были налажены.
Сам Сергей Долганов оказался стройным молодым человеком с резкими чертами липа. Он был из окруженцев, не [224] мог смириться с бездействием, сколотил небольшой отряд - десятка полтора человек, проводил мелкие диверсионные и боевые операции. У него была хорошая командирская подготовка, и он успешно осваивал специфику партизанской войны.
Долгапов познакомил нас с очень интересным и нужным нам человеком, находившемся в его лагере,- бывшим секретарем Смолевичского райкома КП{б)Б Иваном Иосифовичем Ясиновичем, худощавым светловолосым белорусом. Летом прошлого года по заданию ЦК Компартии Белоруссии он пробрался через линию фронта во вражеский тыл и развернул работу по организации подпольных и партизанских групп. Ясинович хорошо знал обстановку в Бегомльском районе и сообщил нам, что здесь существует семь партизанских отрядов. Но беда состоит в их разобщенности и малочисленности - в каждом от пяти до пятнадцати бойцов.
- Получается вот что,- сказал он и вытянул руку с растопыренными пальцами,- нет крепкого кулака.
- Ясно,-ответил я.-Давайте их объединять. У вас, Иван Иосифович, партийные полномочия, вы и начинайте. А мы поможем, у нас ведь тоже есть задание - создавать новые боеспособные отряды.
- Правильная мысль,- одобрил Ясинович.- Но надо вначале убедить людей, объяснить им преимущества крупных отрядов. Ведь многие командиры уверены, что действия небольшими группами и есть самая удобная форма народной войны. Дескать, легче уходить от преследования, скрываться.
- Наверное, настала пора совершить перелом в тактических воззрениях партизанских вожаков,- сказал я.- От оборонительных маневров надо все решительнее переходить к наступательным операциям. А для этого нужны увесистые кулаки.
Сошлись на том, что надо созвать все мелкие партизанские группы и провести с ними собрание. Долганов разослал в разные концы района связных, и на третьи сутки в лагерь пришло несколько десятков партизан - все, обитавшие в Бегомльских лесах.
Перед ними выступил Ясинович и, как уполномоченный Минского подпольного обкома партии, предложил покончить с кустарничеством, разобщенностью и малой эффективностью действий, создать единый партизанский отряд. Эта мысль не всем пришлась по душе. Некоторые командиры [225] долго упрямились, отстаивая прежние организационные формы и старую тактику борьбы.
- Наши удары по врагу должны стать сильнее, ощутимее, а этого не добиться без объединения,- сказал я в своем выступлении.
Этот аргумент произвел впечатление на всех присутствующих, потому что все пылали ярой ненавистью к захватчикам и стремились нанести им наибольший урон. Собрание проголосовало за создание объединенного отряда.
Название ему было придумано короткое и грозное: "Борьба". Командиром стал Долганов, комиссаром Ясинович. В отряд влилось 80 партизан - все семь прежних групп, и он стал крепким, боеспособным подразделением.
Я поздравил партизан с объединением, пожелал боевых успехов. Затем попросил радиста Михаила Глушкова связаться с Центром и передал сообщение о создании отряда "Борьба". Москва поздравила партизан, пожелала активных действий, удачных операций. Когда я прочитал вслух расшифрованную телеграмму товарища Григория, Долганов, Ясинович и все их бойцы были сильно взволнованы. Голос Москвы придал им уверенность в своих силах, помог ощутить себя частицей всего борющегося народа, преодолеть невольное чувство оторванности от Большой земли.
В отряде "Борьба" мы пробыли несколько суток, посвятив их обучению партизан. Капитан Луньков взял шефство над вновь образованными диверсионными группами: объяснял и показывал, как пользоваться толом и взрывателями. Потом он вывел несколько человек к железной дороге, где они замаскировались и при первой же возможности подорвали фашистский эшелон. Я делился с командирами своим опытом борьбы в тылу врага, давал советы, как вести разведку, обманывать противника, планировать и осуществлять боевые операции, уходить от преследования, заметать следы, подбирать кадры из новичков, организовывать базы и стоянки.
Расстались мы с отрядом Долганова и Ясиновича добрыми друзьями, решив поддерживать связь и координировать действия.
Немногим раньше в селе Лукашеве Лепельского района мы встретили вышедшего из окружения, но не сумевшего пробиться к своим батальонного комиссара Трофима Григорьевича Ширякова. У него было страстное желание воевать с фашистами, однако реальных путей к достижению своей цели он не видел. Мы помогли ему сколотить группу патрио- [226] тов, снабдили оружием и проинструктировали о методах партизанской войны.
Но организация новых отрядов не всегда проходила гладко. В том же Бегомльском районе, где был образован отряд "Борьба", мы познакомились с восьмой группой партизан, которую возглавлял человек, именовавший себя политруком Ивановым. Кем он был на самом деле, установить не удалось, поскольку документов при нем не было и людей, служивших с ним в одной воинской части, также не имелось. Одет он был неряшливо, заросший, немытый, расхлябанный. Трудно было поверить, что он служил в регулярной Красной Армии. Вместе с ним в группе насчитывалось пять партизан. Еще до знакомства с "политруком Ивановым" к нам поступили жалобы местных жителей, что он и его парни ведут себя отвратительно:
- Какие они партизаны! Грабители они, по сундукам шарят.
Надо было проверить эти данные и вообще разобраться в судьбе группы, состоявшей из окруженцев. При встрече "политрук Иванов" на предложение войти в отряд "Борьба" сказал мне резко, непримиримо:
- Не хотим объединяться!
- Но почему? Объединение в интересах партизанского движения. Есть партийные директивы на этот счет. Разве партия тебе не указ, ты же называешь себя политруком!
- Здесь, в лесу, я сам себе хозяин, - ответил Иванов и стал доказывать, что мелкой группой легче прожить.
По всем признакам "политрук" был анархиствующим атаманом с бандитскими наклонностями. Местные партизаны уже дважды приговаривали его к расстрелу за грабежи, но захватить его не могли, он был хитер и увертлив. Напомнив ему все прежние печальные факты, я заверил его, что с приходом нашего спецотряда всякой вольнице в партизанской войне кладется конец и что на этот раз ему придется или подчиниться дисциплине, или же ответить по всей строгости закона.
- А как вы смотрите на свое будущее? - спросил я у бойцов группы Иванова.
Те замялись, видать, вожак пользовался у них авторитетом. Так оно и оказалось; бойцы ответили:
- Что командир скажет, то и станем делать.
Не теряя надежды обратить группу на путь истинный, я сумел убедить "политрука Иванова" подчиниться дисциплине [227] и начать целенаправленные действия против оккупантов. Для начала им было поручено взорвать мост на шоссе, по которому ходил немецкий автотранспорт.
Группа ушла и не появлялась двое суток. Наконец мои бойцы с помощью населения отыскали ее и привели ко мне. Все пятеро были пьяны, из карманов торчали бутылки самогона.
- - Доложите о выполнении задания! - приказал я "политруку".
- Не нахожу нужным отчитываться! - грубо ответил Иванов.
Мои бойцы обезоружили горе-партизан и взяли их под стражу. Следствие показало, что "политрук Иванов" и его парни даже не подумали осуществить порученную операцию. Запрятали тол в мох, а сами подались в ближайшую деревушку шарить по кладовым и вымогать самогон. Два дня пропьянствовали и собирались кутить дальше, если б не бойцы нашего отряда, посланные на розыски.
Картина прояснилась. Это была не партизанская группа, а вооруженная шайка уголовников. Ее дальнейшую судьбу нетрудно было предугадать: от грабежей крестьян она очень скоро перешла бы к прямому предательству, к службе в полиции. В условиях вражеского тыла, жестокой борьбы с иноземным нашествием решение могло быть только одно: всю группу мы приговорили к расстрелу. Двух молодых парней, чистосердечно раскаявшихся в совершенных проступках, ранее состоявших в комсомоле, приговорили условно и зачислили в отряд "Борьба" с испытательным сроком.
Приговор, с одобрением встреченный местными жителями, привели в исполнение.
Источник:С.А. Ваупшасов. На тревожных перекрестках. Записки чекиста. Издательство политической литературы: Москва, 1972
| Главная страница | Партизаны |
При перепечатывании материалов сайта активная ссылка на сайт обязательна!
Copyright © 2003-2009